– Пусть он тоже выпьет вина, – сказал, чуть покачиваясь, один из рыцарей. – Чтобы наше опьянение не было ему преимуществом.
Его поддержали, и Альберту поднесли рог с вином. Историк охотно принял рог, не считая уже, что это вино что-то изменит, и лишь порадовался, что проживет лишнюю минуту, и получит силы, чтобы с достоинством встретить смерть. Он зажал шлем под мышкой и цедил вино, цепко поглядывая вокруг исподлобья, и, несмотря на безвыходность ситуации, не переставал думать. Он насчитал среди зрителей порядка пятнадцати стражников, плюс еще эти три железных рыцаря. А у него только тупой меч. Будь он на коне и с так полюбившимся цепом, какой-то шанс все-таки был бы. Но что толку об этом… Побег бы ничего не изменил: обратно в будущее вернуться будет невозможно. Только если победить всех троих… У двоих мечи, у барона булава. И они в тяжелых латах, а не в кольчугах. Альберт даже не представлял, как надо исхитриться, чтобы достать их тупым мечом. Его же доспехи совсем слабые. Одно преимущество: он легче и не так пьян. Но все равно…
Альберт допил остатки, бросил рог на утоптанную землю и сунул краешек белой ленты за наруч правой руки. И посмотрел на Бланку. В глазах ее стояли слезы, но теперь в них была и гордость оттого, что сегодня она – дама сердца рыцаря. Первый и последний раз в жизни.
Обеими руками Альберт надел шлем. Ремешки завязывать не стал, чтобы в случае плохой видимости иметь возможность его быстро снять. Потом надел перчатки, проверил, как сжимаются кулаки, и, нагнувшись, поднял за меч. За рукоять взялся обеими руками. Во дворе стало тихо. Так тихо, что стало слышно потрескивание факелов.
В черных прорезях забрал не было видно глаз, и казалось, из них смотрела сама смерть. И тут Альберт со всей очевидностью понял, что его сейчас будут убивать. Раньше казалось, что это невозможно, что нельзя не испытывать к нему жалости хотя бы потому, что он хуже вооружен, что он один против троих – и руки, наносящие удары, должны будут в конце концов дрогнуть. И одновременно Альберт понимал, что жалость эту выдумывает он сам просто потому, что ему жалко себя. И эта иллюзия только повредит, заставляя сражаться не в полную силу, чтобы не спугнуть во врагах эту иллюзорную жалость, существующую лишь в его голове, но не под шлемами противников.
'Не рассчитывай на пощаду, – шептал себе Альберт, бодрясь. – Не рассчитывай на нее и не жалей никого. Рази больнее. Или ты, или они – запомни это, и нет другого варианта. Подл ты будешь в бою или благороден, будешь ты плакать или рычать, расклад останется прежним – ты или они. Эти трое сделали все для того, чтобы остались они. А меч тебе дали только для того, чтобы в этом неравном бою, в этой смертельной тренировке вобрать в себя твое мастерство воина и стать сильнее, убив тебя с пользой для себя. Значит надо умереть достойно. И по-возможности – не одному'.
Противники давно были готовы, через отверстия в шлемах пробивался пар дыхания и растворялся в ночном холоде. Жан де Бертье махнул свободной левой рукой.
– Начинаем! – прогудел он сквозь шлем и двинулся на Альберта. Два его гостя стали заходить с боков. Альберт в последний раз взглянул на бледное лицо Бланки через прорезь шлема и переключил внимание на врагов.
Барон начал бой яростно, делая гигантские замахи булавой. Альберт отходил, норовя дотянуться мечом до шлема противника, а с боков поджимали рыцари-гости. Приходилось уворачиваться и от их мечей, и Альберт все время двигался, чтобы его не зажали. То и дело касательные удары высекали искры из его наручей. Он лавировал между треножниками, один из которых был тут же сбит ударом булавы, отражал выпады с флангов, и несколько раз его меч безрезультатно звенел о шлемы рыцарей. Но напор был тяжел, и лишь короткое время Альберту удавалось держаться на расстоянии. Иногда он вырывался, отводя чужой меч и подныривая, но противники тут же сжимали кольцо. И опять от касательного удара палицы боль пронзила многострадальную левую руку. Альберт отступил к лестнице, где теснились зеваки, и, тяжело дыша, тщетно пытался наглотаться холодного ржавого воздуха. Глаза застилал пот.
Слева набросился рыцарь-гость, Альберт пропустил его меч под мышкой, но тут и барон пошел в атаку, широко размахиваясь и описывая булавой полукруг. Альберт, пригнувшись, навалился на руку рыцаря, вырывая меч, тот подался вперед, и палица барона впечаталась в шлем гостя. Рыцарь обмяк, Альберт же отпихнул тело и, предупреждая новый замах булавы, опрокинул на барона треножник. Горящее масло разлилось по кирасе, барон взревел, и тут Альберт заметил вблизи, совсем рядом, спуск в подземелье и Ришо с факелом, облокотившегося о бордюр. Решение пришло само собой. Историк бросился к алхимику, ухватил его за шкирку и поволок по ступеням вниз, в подземелье. Сзади раздались крики, несколько солдат бросилось вслед за ними по лестнице, но Альберт, неожиданно развернувшись, воткнул тупой меч в чье-то белое незащищенное лицо, а потом побежал под крики по подземному коридору к калитке, все так же волоча Ришо, который, к счастью, не выпустил из руки факел.
– Закрой калитку! – заорал историк впавшему в ступор алхимику и сбросил шлем, загремевший по лестнице. – Доставай же ключи и закрой эту чертову калитку! – Альберт вырвал у него факел. – Быстрее!
Ришо наконец-то пришел в себя и дрожащими руками схватил связку, а затем в свете огня торопливо нашел нужный ключ. Калитку он запер вовремя: в подземелье раздался рев барона и топот десятка ног.
'Теперь калитка заперта, и у меня есть минута, чтобы прочитать рядом с зеркалом заклинание, – лихорадочно соображал Альберт, быстро спускаясь по лестнице. – За минуту они не успеют сломать замок, а может, и не станут этого делать, полагая, что я в ловушке. Хотя нет, станут: уж больно разъярен барон. Значит, надо спешить'.
Альберт быстро шел по нижнему этажу и уже издали видел зеркало напротив своей камеры, когда Ришо схватил его за пояс.
– Подожди! – просипел он. – Я только возьму манускрипт!
– Я уже взял его, Николас, – свирепо улыбнулся Альберт и резким движением развернул алхимика спиной к себе. – Я уже взял манускрипт.
Он стукнул Ришо рукоятью меча по затылку и, отбросив бесполезное оружие в сторону, подхватил обмякшее тело. Подтащив к зеркалу, опустил в стороне, а сам бросился в темницу и нашел в соломе пергамент. Теперь у Альберта было все необходимое. Он поджег свечи от факела, воткнул его затем в скобу на стене и развернул манускрипт.
С трудом справляясь с дрожью, Альберт заставил себя сосредоточиться и, напрягая зрение, принялся громко читать вслух. Таинственные латинские слова гулко разносились в подземелье. Пересохло в горле, но историк продолжал читать, часто сглатывая и не обращая внимания на стоны начавшего приходить в себя Ришо. Зачитывая последнюю строчку, он услышал дробные шаги на лестнице и приглушенное эхо страшных проклятий барона, но читать не перестал. Как только утихли отзвуки последнего слова, он изнеможенно впился взглядом в туман зеркала, заметив краем глаза, что алхимик поднимает голову, а в конце коридора появился свет факелов. Лязганье доспехов было совсем рядом, когда туман почернел, бросился на него из зеркала, и затянул куда-то головой вперед.
10
Серое небо за окном казалось таким зимним, словно Альберту не удалось выбраться из Средневековья. Однако то обстоятельство, что небо виднелось через застекленное окно, и лежал историк в постели в своей комнате восточной башни, свидетельствовало, что побег из прошлого все-таки случился.
Глупо улыбаясь, Альберт приподнялся на постели, посидел так немного, потом резко вскочил, бросился к двери и отодвинул щеколду. Он выскочил на площадку и выглянул в бойницу, из которой был хорошо виден весь двор. Во дворе стояла машина скорой помощи. Двустворчатая дверь нового крыла была распахнута, санитары тащили носилки.
– Он всегда просыпался раньше меня, – пробормотал Альберт и вернулся в комнату. Затем оделся, подождал, пока реанимационная машина заведется и уедет, и пошел вниз. Но на улицу выходить не стал, а через дверку на втором этаже башни прошел в каминный зал. Там Альберт огляделся, не совсем еще понимая, зачем сюда пришел, и его взгляд упал на одного из рыцарей, стоявших вдоль стены, а точнее, на доспехи в полный рост. Это были не настоящие латы, а имитация, и, по-видимому, не так давно установлены, потому что на комоде еще валялся проспект фирмы-изготовителя. Альберт взял проспект в
