— Торопишься дедушке сапоги почистить?
— Да ребра уже болят — на досках спать.
Между скамейками, вглядываясь в лица, шел парень из калужской группы.
— Как тебя… Иванов? — он наклонился, прошептал: — Выпить хочешь? — отвел полу телогрейки — за пояс была заткнута бутылка «Пшеничной».
Они вышли в вестибюль. Здесь была новая группа, еще не стриженная. На полу, привалившись спиной к стене, свесив голову на грудь, сидел патлатый парень. Дежурный старлей, наклонившись, драл его за уши, пытаясь привести в чувство.
— Во напровожался! — хохотнул земляк, остановившись посмотреть.
К пьяному подошел врач, пощупал пульс на безвольной руке, оттянул веко и заглянул в зрачок. Равнодушно сказал: «Скорую» — и ушел. Старлей направился в дежурку звонить. Парень сполз спиной по стене и теперь лежал, подвернув под себя руку.
Олег следом за земляком вышел во двор, вытоптанный, голый, со спортивным городком и сортиром- вагончиком на колесах. Земляк огляделся, втянул воздух сквозь сжатые зубы, нервно сказал:
— Спрятаться-то некуда… — он вообще был какой-то нервный, дерганый, с бегающими глазами. — Сюда, что ли…
Они поднялись по железной лесенке в сортир. Земляк зубами открыл бутылку, протянул Олегу:
— Ну, с прибытием, что ли…
Олег с трудом отпил несколько глотков теплой водки, вернул земляку. Тот глубоко вдохнул, но пить пока не стал, спросил:
— Кто это была-то — невеста или так?
— Невеста.
— Угу, — земляк глотнул из горлышка. — А у меня вчера все сразу — и свадьба, и проводы. Женился я вчера.
— Поздравляю.
— Угу, — земляк отпил еще, снова потянул воздух сквозь зубы и вдруг тихо, зло засмеялся. — Ну, говорит, теперь твоя. Давай, говорит. Теперь жена, говорит, теперь положено. Думает, я дурней паровоза! Я ворота отворю — гуляй два года! — он смеялся, мотал головой. — Всю ночь ревела — как же, говорит, жена — и нетронутая. А я говорю — вернусь, говорю, проверю. А если, сука, говорю, целку порвешь — убью! Убью, зараза, задушу! — Он сдавил бутылку так, что побелели пальцы. — Так и оставил. — Земляк допил водку, бросил бутылку куда-то в железное нутро сортира. — Пошли, что ли…
Они вышли во двор.
— Тебя как зовут-то? — спросил земляк.
— Олег.
— Меня Виктор, — они пожали друг другу руки. — Ну, бывай, — и они разошлись в разные стороны.
У дверей сборного пункта стояла «скорая». Когда Олег вошел в здание, фельдшер разбирал шприц, врач снимал с руки парня резиновый жгут. По трансляции называли фамилии очередной команды, Олег услышал свою, остановился, прислушиваясь. Подлетел запыхавшийся Воропаев:
— Прячься, Иванов! Новая Земля! Во влипли, ё-мое! На тыщу верст никого, кроме белого медведя!
— Какая разница, — Олег пожал плечами.
— Как знаешь. Ты меня не видел!..
В комнате стояли двухъярусные койки с голыми сетками. С наружной стороны стены прямо над окном горел фонарь, и комната залита была зыбким зеленоватым светом. Олег лежал на нижней койке, подоткнув под голову куртку.
— А что же, товарищ сержант — ни отпуска, ни увольнений? — жалобно спросил кто-то.
— А куда увольняться-то? — буркнул от двери сержант. — До Большой Земли полторы суток с пересадками… Про отпуск он думает. Тебе до отпуска, как до пенсии.
— Служить так служить, — неожиданно звонко сказал щуплый мальчишка с соседней с Олегом койки. — Школа через улицу, работа — чтобы рядом, и отслужить поближе. Всю жизнь на привязи.
— Это кто там такой умный? — спросил сержант. — Завьялов, что ли?
Олег тоже неприязненно глянул на мальчишку — слишком уж он был опрятный, домашний.
— А лучше — два года людей не видеть? — откликнулся кто-то.
— Не знаю, — сказал мальчишка. — Я сам в эту команду попросился.
— Ну и дурак, — сказал сержант.
— А как деды, товарищ сержант, — осторожно спросил кто-то. — Сильно гнут?
— Как везде… Все, закончили собрание! — прикрикнул сержант. — В пять подъем, в шесть выходим.
Олег вдруг вскочил, надевая куртку, двинулся к двери.
— Эй, воин, далеко? — спросил сержант.
— Вернусь.
— Эй, на место!.. Я кому сказал? — сержант спрыгнул с койки.
Олег уже вышел в коридор, сержант догнал его, схватил за локоть.
— Ты что, суслик, не понимаешь? Я сказал — на место!
— Вернусь, сержант! Понимаешь, надо!
— Дежурного позвать?
— Слушай, сержант. — Олег лихорадочно оглядывал конопатое равнодушное лицо сержанта. За спиной у того была полуоткрытая дверь умывальника, Олег втолкнул туда сержанта, просунул в дверную ручку рукоять швабры, пробежал по ночному коридору, тускло освещенному дежурным светом, открыл окно, спрыгнул со второго этажа, перевалился через забор. Огляделся и, шаря в кармане, быстро пошел к автомату…
Он ждал, прячась за телефонной будкой. Бил порывистый холодный ветер, гнал по голой земле крупную снежную крупу, деревья постукивали ветвями.
В конце улицы показалась бегущая Люба, Олег бросился навстречу.
— Когда? — издалека крикнула Люба.
— Утром.
Они обнялись посреди улицы, между спящих домов, жадно целовались, тяжело дыша от бега, потом, не сговариваясь, бросились в подъезд. На внутренней двери был кодовый замок, и в другом подъезде тоже. Олег несколько раз с отчаянием ударил по нему кулаком.
За углом дома стоял остов грузовика, без колес, без кузова — одна кабина на раме, с выбитыми стеклами, исписанными ребятней дверцами. Они забрались в кабину, Люба откинулась на продавленное сиденье, одной рукой прижимая к себе Олега, другой расстегивая куртку и кофту…
Медленно, трудно рассветало. В домах стали зажигаться разноцветные окна.
— Пора, — сказал Олег.
Люба кивнула, не поднимая лица.
— Не плачь.
— Я не плачу, — она вскинула на него сухие глаза.
— Подъем через десять минут.
— Подожди, — ровным, безжизненным голосом сказала Люба. — Еще чуть-чуть… Я сама уйду. Когда смогу… Только ты меня тогда уже не останавливай… — она, не отрываясь, внимательно смотрела ему в лицо. Потом уперлась ладонями ему в плечи и медленно отстранилась. — Ну… все.
Она выбралась из кабины и, не оглядываясь, пошла по улице, по первому, тонкому, нетронутому снегу. Олег шагнул было следом, хотел окликнуть — и остановился…
Иванов вышел из старого раздрызганного автобуса на бетонку и двинулся за случайными
