В световом году: стихотворения

чей разлив бесприданницы-ивы
перейти не решаются вброд,
наклоняя покорные гривы.

Пробивались лучи из окон
к бледногубым голубкам Ротари:
куртизанки ли видели сон,
или фрейлины в жмурки играли

— но пугала своей белизной
манекенная грудь у корсажа,
чей атлас отливал голубой
чернотой, как холодная сажа.

И косынок щекочущий газ
обегал обнаженные плечи…
Ничего не осталось у нас,
кроме щиплющей влаги у глаз,
кроме отзвуков собственной речи.

Знать, само провидение, рок
в перекошенных тапках с тесьмою
предназначили этот чертог
для прощальной размолвки с тобою.

1976,1992

«Для московских ребят заготовлена властью присяга…»

Памяти Александра Сопровского

Для московских ребят заготовлена властью присяга,
да не знает никто — где припрятана эта бумага.
Но недаром в испуге тетради разбухли, тонки,
и ночных папиросок в квартирах снуют колонки.
        В глубине этажей
                                     натянулись упругие сети,
потому шепотком окликаем подруг на рассвете,
погорельцами бродим тишком по арбатской золе,
и пустые бутылки, что кегли, гремят на столе.
        У московских ребят
                                     прилетевшие с севера книги
и покрытая патиной соль соловецкой вериги,
а крещенные в тридцать — повесили крестик на грудь.
Так давайте скорей собираться в таинственный путь.

Полно, братья, ходить нам в товарищах и невидимках.
Шлюзы крошевом льда переполнены в матушках Химках.
Побежала по соснам зазывная серая рябь,
и вороний галдеж подбивает ограбленных: грабь.
Никого на шоссе, кольцевых завихрениях… или
сорвались с перекрестков последние автомобили.
Копи, прииски свалок, распадки бесхозных дворов
и — миров.
У пяти пристаней
укрепляются прочные снасти,
чтобы в их полотне трепетало упрямо ненастье,
чтобы в трюмах столицы, не жалуясь на тесноту,
уносилась душа
                           по блаженным волнам
                                                                  в пустоту.

1992

«Признаёшь ли, Отечество, сына…»

Признаёшь ли, Отечество, сына
после всех годовщин?
Затянула лицо паутина,
задубев на морозе, морщин.
И Блаженный сквозь снежную осыпь
в персиянских тюрбанах своих
на откосе,
словно славное воинство, тих.

Человеки
те и те, и поди разреши:
где иовы-калеки,
где осклабленные алкаши,
вновь родных подворотен
отстоявшие каждую пядь.
Нам со дна преисподней