Бу уже идёт в сторону закусочной. Я следую за ним.
Он постепенно исчезает, как испаряется туман.
Я не знаю, куда он девается, когда дематериализуется. Возможно, призрак собаки может путешествовать на Другую Сторону и обратно, когда пожелает. Я никогда не изучал теологию.
Для последнего дня января вдоль центрального побережья ночь достаточно спокойная. И тихая. Воздух приятно слегка пахнет морем. Тем не менее, моё чувство грядущей опасности настолько велико, что я не удивлюсь, если земля под ногами разверзнется и проглотит меня.
Вокруг вывески на крыше закусочной летают ночные бабочки. Их природный цвет, должно быть, белый, потому что они стали полностью голубыми или красными в зависимости от того, какой неон ближе к ним. Летучие мыши, тёмные и неизменные, непрерывно кружат, поедая светящийся рой.
Я не во всём вижу знаки и знамения. Однако, прожорливые и пока что безмолвные летучие грызуны пугают меня, и я решаю не заглядывать сразу в закусочную, как намеревался.
«Ягуар» из станции техобслуживания за тремя восемнадцатиколёсниками исчез. Механик подметает пол гаража.
У открытых ворот я говорю: «Доброе утро, сэр», так бодро, как будто великолепный розовый рассвет уже окрасил небо, а хоры певчих птиц прославляют дар жизни.
Когда он отрывается от своей работы с метлой, настаёт момент из «Призрака оперы»[18]. Ужасный шрам тянется от его левого уха, через верхнюю губу, сквозь нижнюю губу к правой стороне подбородка. Что бы ни было причиной этой раны, выглядит она так, как будто была зашита не врачом, а рыбаком с помощью крючка и мотка лески.
Не показывая чувства неловкости по поводу своей наружности, он говорит: «Привет, сынок» и одаривает меня ухмылкой, какую мог бы выдать восставший Дракула.
– Ты встал даже раньше, чем Уолли и Ванда подумали о том, чтобы пойти в кровать.
– Уолли и Ванда?
– О, извини. Наши опоссумы. Некоторые говорят, что они просто большие уродливые красноглазые крысы. Но сумчатые – это не крысы. И уродством они называют красоту – ведь у каждого красота своя. Что ты думаешь об опоссумах?
– Живут и пусть живут.
– Я забочусь о том, чтобы Уолли и Ванда получали помои из закусочной каждую ночь без исключения. Это их толстит. Но у них тяжёлая жизнь, с пумами, рыжими рысями и стаями койотов, которые едят опоссумов. Ты не считаешь, что у опоссумов тяжёлая жизнь?
– Ну, по меньшей мере, сэр, у Уолли есть Ванда, а у неё – Уолли.
Внезапно его голубые глаза наполняются слезами, а обезображенные губы дрожат, как будто он близок к тому, чтобы разрыдаться от любви между опоссумами.
На вид ему около сорока лет, однако, волосы тёмно-серые. Несмотря на ужасный шрам, у него есть черты добродушия, говорящие о том, что с детьми он обращается так же хорошо, как и с животными.
– Ты был прав и сказал это от сердца. У Уолли есть Ванда, а у Донни есть Дениз, которая делает всё сносным.
На нагрудном кармане его рубашки, входящей в состав униформы, вышито имя «ДОННИ».
Он смахивает слёзы и говорит:
– Сынок, что я могу сделать для тебя?
– Я уже некоторое время бодрствую, и не буду спать еще сколько-то. Я надеюсь, что на любой остановке для дальнобойщиков должны продаваться кофеиновые таблетки.
– У меня есть «НоуДоз»[19] в виде жевательных конфет. Или в торговом автомате – там есть такие высокооктановые вещи, как «Ред Булл» или «Маунтин Дью»[20], или этот новый энергетический напиток, который называется «Надери задницу».
– Он правда называется «Надери задницу»[21]?
– Стандартов больше нет, нигде, ни в чём. Если они подумают, что это будет лучше продаваться, они назовут это «Хорошее дерьмо». Извиняюсь за свой язык.
– Нет проблем, сэр. Я возьму упаковку «НоуДоз».
Ведя меня через гараж к офису станции, Донни говорит:
– Наш семилетка узнал о сексе из одного субботнего утреннего мультипликационного шоу. Ни с того, ни с сего однажды Рики говорит, что не хочет быть ни традиционным, ни геем, это всё отвратительно. Мы отсоединили нашу спутниковую тарелку. Стандартов больше нет. Сейчас Рики смотрит мультфильмы «Диснея» и «Уорнер Бразерс» с ди-ви-ди. Тебе никогда не придётся волноваться, что Багс Банни, возможно, соберётся сделать это с Даффи Даком.
В дополнение к «НоуДоз» я покупаю два шоколадных батончика.
– Торговый автомат принимает доллары или мне их необходимо разменять?
– Он замечательно берёт банкноты, – говорит Донни. – Таким молодым, как ты выглядишь, не следует крутить баранку подолгу.
– Я не дальнобойщик, сэр. Я безработный повар.
Донни провожает меня наружу, где я беру из торгового автомата банку «Маунтин Дью».
– Моя Дениз – она повар в закусочной. У вас есть свой собственный язык.
– У кого?
– У вас, поваров. – Две части его шрама смещаются друг относительно друга, когда он смеётся, как будто бы его лицо разваливается словно упавшая глиняная миска. – Две коровы, заставь их плакать, дай им одеяла и случи со свиньями.
– Ресторанный жаргон. Так официантки называют заказ, состоящий из двух гамбургеров с луком, сыром и беконом.
– Меня это всё забавляет, – говорит он, и это в самом деле так. – Где ты был поваром – когда ты работал, я имею в виду?
– Ну, сэр, меня носит повсюду.
– Должно быть, это прекрасно – видеть новые места. Не видел новых мест уже долгое время. Было бы здорово взять Дениз в какое-либо новое место. Только мы вдвоём. – Его глаза снова наполняют слёзы. Должно быть, это самый сентиментальный автомеханик на всём Западном побережье. – Только мы вдвоём, – повторяет он, и за нежностью в его голосе, которую вызывает любое упоминание его жены, я слышу нотку отчаяния.
– Я догадываюсь, что с детьми сложно сорваться с места только вам двоим.
– Мы никогда отсюда не вырвемся. Никак, никоим образом.
Возможно, я представляю в его глазах что-то большее, чем там есть, но подозреваю, что эти последние непролитые слёзы настолько же горькие, как и солёные.
Когда я запиваю пару «НоуДоз» содовой, он говорит:
– И часто ты так встряхиваешь свой организм?
– Не часто.
– Если ты будешь делать это часто, сынок, ты наверняка схлопочешь себе кровоточащую язву. Слишком много кофеина выедает стенку желудка.
Я запрокидываю голову назад и осушаю содовую несколькими длинными глотками.
Когда я выкидываю пустую банку в ближайшую урну, Донни говорит:
– Как тебя зовут, мальчик?
Голос тот же, но тон отличается. Его приветливость улетучилась. Когда я встречаюсь с ним глазами, они всё ещё голубые, но становятся немного стальными, чего я не замечал до этого, новая прямота.
Иногда неправдоподобная история может показаться слишком неправдоподобной, чтобы быть ложью, и по этой причине она ослабляет подозрение. Так что я выбрал:
– Поттер. Гарри Поттер.
Его взгляд такой же острый, как игла у детектора лжи.
– Это звучит настолько же правдоподобно, как если бы ты сказал: «Бонд. Джеймс Бонд».
– Ну, сэр, это имя, которое я получил. Мне оно всегда нравилось до книг и фильмов. Когда примерно в тысячный раз кто-то спросил меня, правда ли я волшебник, я начал мечтать о том, чтобы моё имя стало
