— Но она не покидала тебя. И отец не покидал тебя. И первая мать.
— Мне кажется, твоя первая мать тоже не покидала тебя. Как и Гром-Сердце.
— Но моя первая мать действительно покинула меня, — упрямо возразил Фаолан. — Тогда-то меня и нашла Гром-Сердце. Если бы не медведица…
— Тебя отобрали у первой матери, — перебила его Гвиннет.
— Отобрали? — Фаолан даже вскочил от неожиданности. Шерсть на загривке у него стала дыбом.
— Знаешь, кузнечному ремеслу я обучалась у своей второй матери. Но мой отец, Гвиндор, многое рассказывал о волках.
— Расскажи! Расскажи мне о волках! Расскажи, почему меня отобрали, — торопливо умолял Фаолан. Голос его стал еще грубее, но сияющие зеленые глаза по-прежнему были словно прикованы к кости Гром- Сердца.
И Гвиннет рассказала ему про обею, обязанную, согласно древнему обычаю, удалять из стаи всех малькадов — бросать уродливых щенков на верную гибель. А мать и отца малькада в этом случае исключали из стаи.
Небо становилось все темнее, огонь — все ярче. Фаолан тихо лежал и слушал объяснения сипухи. В какой-то момент он принялся понемногу глодать кость Гром-Сердца, и в паузах между фразами Гвиннет то и дело слышался скрежет его зубов.
— Но если волчонок выживает, его могут принять в стаю в качестве глодателя.
— Глодателя? А это кто такой?
Прежде чем ответить, Гвиннет окинула взором кость, на которой Фаолан уже выгрыз какие-то линии.
— Это тот, кем суждено стать тебе. Только твое мастерство уже развито не по годам. Оно превосходит все, что я видела даже в друмлине Хаймиша, фенго Стражи.
Последние ее слова показались волку странно знакомыми, как будто он уже слышал их раньше. Нет, не слышал — видел! Фаолан вспомнил рисунки на стенах пещеры: пять вулканов и холмы из костей — друмлины, — на которых сидели волки. У него вдруг возникло ощущение, что он не просто видел их, а когда-то, давным-давно, сам был одним из этих волков.
— Значит, если я вернусь, то стану глодателем?
Гвиннет ничего не сказала в ответ, только молча кивнула. До сих пор у других птиц или зверей Фаолану не приходилось видеть таких отчетливых и понятных движений.
— Но это нелегко, — добавила она.
— Ты же сказала, у меня хорошо получается.
— Тем труднее будет.
— Не понимаю.
— Когда глодатели возвращаются в стаю, к ним относятся очень грубо. Молодые волки им завидуют. Нужно будет показать, на что ты способен.
— Но разве я уже не доказал, что достаточно способен, раз выжил, когда меня оставили на верную смерть? — воскликнул Фаолан и почти по-медвежьи пробурчал что-то нечленораздельное. В самом деле, это было древнее медвежье ругательство, с помощью которого выплескивала гнев Гром-Сердце, — «урскадамус», проклятье бешеного медведя.
Немного помолчав, он заговорил уже спокойным голосом:
— Значит, моя первая мать не покидала меня. Меня у нее просто отобрали. А как же вторая, Гром- Сердце?
— Уж не хочешь ли ты сказать, что Гром-Сердце нарочно ушла от тебя? — удивленно моргнула Гвиннет.
— Но ведь у медведей нет обычая отбирать детенышей.
Вопрос волка застал Гвиннет врасплох. Конечно, никому в здравом уме даже мысли не придет отобрать что-либо у гризли.
— Она не уходила от тебя, Фаолан. И вообще перестань так думать.
— Тогда почему она ушла?
Уши волка напряглись, шерсть на загривке снова встала дыбом. Его охватила дрожь от ужасного подозрения: а вдруг его никогда не любили? Раньше он отбрасывал эту мысль, но теперь она все-таки прорвалась, и пустота где-то внутри, все время сопровождавшая Фаолана, разрослась до неимоверных размеров, грозя поглотить его целиком.
Яркие языки пламени прорезали ночную темноту, освещая все вокруг оранжевыми сполохами, но и они не могли противостоять этой сгущавшейся в душе волка пустоте. Даже сам воздух, казалось, стал темнее и вязче.
— Может быть, она отправилась искать тебя. А вдруг она подумала, что ты заблудился?
Ужасный страх мгновенно перерос в ужасный стыд, и, не зная, куда от него деться, Фаолан оттянул губы, так что обнажились клыки. Все встало на свои места, все прояснилось — но лучше ему от этого не стало.
В зимней берлоге волку было скучно. Он не мог поверить, что Гром-Сердце способна так долго спать. От вида медведицы ему становилось не по себе и страстно хотелось как можно больше времени проводить снаружи — бегать, охотиться, исследовать местность; ему очень нравилось прыгать через сугробы. А ее сердце билось все медленнее и медленнее, не в таком ритме, как раньше, а тише и глуше. Между его ударами Фаолан мог встать, два раза обернуться вокруг себя и снова прижаться к медведице. А порой она просыпалась, окидывала пещеру мутным взором и снова засыпала. Что, если Гром-Сердце однажды проснулась, а его в берлоге не было? Спросонья ей могло показаться, что с ним случилась какая-то беда, и она отправилась на поиски.
Но под светом огня ужас пустоты и одиночества постепенно отступал, язычки пламени замигали веселее.
— Да, ты права. Она отправилась искать меня, потому что я ушел. Мне было скучно в берлоге. Наверное, она забыла, что сама посоветовала мне не сидеть все время рядом с ней, а выходить на охоту.
— Все медведи впадают в спячку и не сразу приходят в себя, проснувшись…
— Да, и она знала, что я не медведь. Но… — он запнулся.
— Но что, Фаолан? — нетерпеливо спросила Гвиннет.
— Но тогда кто я?
— Ты волк.
— Проклятый волк.
— Не проклятый. Просто тебе нужно доказать, что ты достоин занять место в стае.
Фаолан вытянул кривую лапу:
— Вот почему я проклят.
— Ну да, вижу. Лапа.
— Нет, ты еще всего не видела. Посмотри внимательнее.
Волк лег на спину и показал лапу с нижней стороны — там, где подушечка была отмечена спиральным узором. Заметив, что Гвиннет настороженно моргнула, он сразу же перевернулся и встал на лапы. «Я хуже, чем малькад. Гораздо хуже!» — говорил весь его вид.
Но Гвиннет смешно подпрыгнула к Фаолану, распростерла крылья и нежно похлопала ими его по голове.
— Ты хороший волк, Фаолан, — проворковала она. — Хороший и достойный. Обе твои кормилицы гордились бы тобой.
Волк пристально вгляделся в ее глаза, сверкающие словно черные речные камешки. По цвету они были темнее глаз Гром-Сердца, но и в них он точно так же разглядел свое отражение.
Внезапно он сообразил, что только что впервые поговорил не с Гром-Сердцем, а с другим существом, и ему стало приятно. Приятно и спокойно. Фаолан почему-то знал, что этой сове можно рассказывать все без утайки и что она все поймет. А огонь, так испугавший его поначалу, оказался теплым и добрым.
