Нелегкими были мои школьные годы. Я немного прихрамывал из-за вывиха бедра и с первых же дней стал козлом отпущения для большинства своих соучеников, здоровых и озорных сынков землевладельцев, которые не упускали случая подразнить меня, унизить, ударить. Но я не уступал им.
До сих пор в моей памяти свежо воспоминание о том, как я отплатил за все издевательства сыну часовщика, который был гораздо сильнее меня и особенно жестоко меня изводил. В один прекрасный день, когда чаша моего терпения переполнилась, я хватил своего обидчика головой в живот и, рванув его за ногу, повалил на пол. Затем, став коленом на грудь моего поверженного врага, я отодрал его довольно сильно за уши.
— Получай! Вот тебе за понедельник, вот тебе за среду!
И в довершение я раздавил его великолепные золотые часики:
— Отнеси их домой, отцу, пускай он их тебе починит!
Мои ответные удары завоевали мне уважение среди некоторых сорванцов, однако не избавили от преследований. Только после того, как я задал трепку одному молодому надзирателю, страдавшему тем же физическим недостатком, что и я, все мальчишки прониклись ко мне уважением. Поначалу наш надзиратель относился ко мне с симпатией, но затем перешел в лагерь моих противников. Как-то среди ночи я «нокаутировал» надзирателя (меня взбесило то, что он без всякого на то основания заявил, будто я пустил в дортуаре по полу деревянный шар), и мои бывшие недруги, вскочив с постелей в ночных рубашках, с торжеством пронесли меня по спальне. Их хромоножка оказался «таким молодчагой»!..
Трогательный эпилог: мои бывшие соученики по Донфронскому коллежу несколько лет назад сделали мне честь и пригласили председательствовать на их ежегодном банкете. Я дал свое согласие. И вот я снова очутился среди своих преследователей, теперь уже немолодых, утомленных жизнью людей, которые встретили меня весьма радушно. Я произнес небольшую речь, и, надеюсь, они уловили скрытую в ней дружескую иронию: «Благодарю вас, друзья мои, от всей души. Без вас, без тех мучений, которых я натерпелся в вашем обществе, я, возможно, не мог бы закалить свою волю; вы сделали из меня человека». Вот, примерно, что я им сказал.
Итак, мы с вами отклонились от энтомологии. Во время пребывания в коллеже я занимался ловлей бабочек только случайно, и моя коллекция не пополнилась новыми экземплярами.
Единственным моим развлечением во время коротких каникул было участие в работах отца. Несколько лет назад он начал борьбу против грозного врага культурных растений — майского жука. Вред, причиняемый этим насекомым сельскому хозяйству Европы, исчислялся тогда миллионами золотых франков в год. Мой отец решил организовать «Союз по уничтожению майских жуков». При поддержке министра земледелия Франции он привлек к делу учителей тех краев, где свирепствовал майский жук, и они мобилизовали на борьбу с вредителем своих учеников. Дети во время пахоты собирали белых «червей» — личинок майских жуков, а муниципалитет принимал личинок и перерабатывал их на удобрение.
В один прекрасный день отец, разглядывая собранных им личинок, заметил, что некоторые из них издохли и покрылись каким-то налетом, похожим на плесень. Отец предположил, что имеет дело с естественным заболеванием жука, и проделал множество опытов, стараясь заразить этим недугом здоровых личинок. Это ему удалось. Отец сообщил о результатах своей работы профессору Сорбонны Альфреду Жиару; тот выпустил книгу о болезнях майского жука, в которой с похвалой отозвался о труде отца, чем доставил ему большое удовольствие.
Помню, как к отцу приезжали представители различных иностранных фирм и предлагали ему уехать из Франции и на очень выгодных условиях разрабатывать его метод борьбы с майским жуком за границей. Но мой отец предпочел скромное жалование в шесть тысяч франков, которое выплачивало ему французское правительство. Он неутомимо продолжал трудиться вплоть до того дня, когда, истратив на опыты все свое личное состояние и состояние моей матери, вынужден был покинуть Европу, где ему грозила нищета.
Он согласился принять пост начальника строительных работ на гвианской каторге. Колониальные чиновники в Гвиане получали в три раза больше, чем чиновники в самой Франции; только таким способом отец мог расплатиться с долгами и содержать семью.
Мне было тогда пятнадцать лет. Известие о нашем отъезде наполнило мою душу счастьем. Незадолго перед этим я узнал, что моя мечта, заветная мечта стать морским офицером, рухнула из-за хромоты. Родители не соглашались, чтобы мне сделали операцию ноги: в ту пору это было серьезным риском. Меня утешала только мысль, что мне все-таки суждено увидеть новые горизонты. И вдруг я узнал, что отец решил оставить меня во Франции! «Перейдешь в лицей Лаваль», — заявил он. Я восстал. Помню почти слово в слово то, что я написал ему тогда: «Значит, ты уезжаешь и хочешь оставить своего сына! Что ж, скажу тебе откровенно, ты только выбросишь зря деньги на мое образование, потому что я не смогу найти в себе достаточно мужества для работы. Неужели ты лишишь меня радости путешествия! Нет, ты так не поступишь! Умоляю тебя, возьми меня с собой. Это вовсе не значит, что я брошу учиться, ведь в Кайенне есть лицеи». И я добавил: «Просьба моя — плод долгих размышлений. От твоего ответа зависит мое будущее».
Я получил от отца несколько кратких строк, которые тоже навеки запечатлелись в моей памяти: «Твое желание слишком сильно, чтобы я мог возражать. Поэтому беру тебя с собой; но, если ты поймешь со временем, что был неправ, пеняй на себя и не упрекай меня».
Эта книга послужит доказательством того, что мне не пришлось упрекать своего отца. Я отнюдь не считаю, что всё определяют обстоятельства; напротив, я думаю, что подлинное призвание проявит себя при любых обстоятельствах.
Знакомство с Гвианой
Первое путешествие в Гвиану поразило меня. В сущности, я был еще ребенком! Приключения начались для меня сразу же по выходе из порта Сен-Назер. Все восхищало меня на пароходе «Франция»: роскошные салоны, огромные столовые, обильная пища, которую там подавали. К несчастью, мои сестры и я отдали дань морской болезни в Гасконском заливе, который никогда не бывает тихим. Но в скором времени море успокоилось.
В районе Азорских островов стояла прекрасная погода. Когда пароход проходил мимо острова Сан- Мигел, тамошние жители приветствовали нас на португальском языке. Пышная растительность — переходная ступень к тропической флоре — восхитила меня.
Этот остров стал для меня как бы прообразом того земного рая, который я столько раз рисовал в своем воображении, и поэтому я очень огорчился, что наша «Франция» не вошла в гавань.
Эту весть принес один из судовых офицеров, который добавил для нашего утешения, что мы можем отсюда послать письма близким.
Это меня заинтриговало: как же уйдет почта, раз мы не будем делать остановку? Через несколько минут тайна открылась.
Матросы взяли бакен и прикрепили к нему герметически закрытым ящик с нашими посланиями. Началось своеобразное состязание: с десяток лодок устремились к нашему пароходу. Все наперегонки старались схватить бакен. Мне объяснили, что в ящике лежат не только наши письма, но и несколько золотых монет — награда самому искусному гребцу.
Примерно через двое суток после Азор мы увидели первых летающих рыб. Некоторые падали на палубу нашего парохода.
Время от времени на расстоянии сотни метров перед пароходом вставали косые фонтаны — их выбрасывали кашалоты.
Хотя мы находились в открытом море, мне удалось поймать бабочку, широко известную в наших краях, — дневной павлиний глаз; думаю, что ее занесло сюда бурей.
На седьмой день путешествия перед нами возник американский военный флот. Только что началась испано-американская война.
Больше всего мне нравились белые парусники, бороздившие океан. Ночами я подолгу стоял на корме
