Мы проникли в те места, где до нас еще не ступала нога человека. Никто не заглядывал сюда — ни негры, ни индейские племена.
Я больше орудовал сачком для ловли бабочек, чем карабином. Не зря я взял с собой сачок. В сумерках тропического леса порхали еле заметные хорошенькие прозрачные бабочки из семейства сатиров, принадлежавшие к роду Каллитера. Их можно разглядеть, когда сквозь листву пробивается луч света. Я поймал несколько таких бабочек.
Но скоро я забыл о бабочках. Мы услышали грозный рев; скорее всего он напоминал неестественно громкий и протяжный собачий лай. Наши китайцы стали как вкопанные и тревожно переглянулись. Вооруженные стражи постарались нас ободрить, если только можно употребить здесь это слово: «Ничего, это ягуар рычит!»
Мы шли вперед, а вслед за нами несся рев; к первому ягуару вскоре присоединились другие. Мы определили, что ревут семь хищников. «Пять самцов и две самки», — заявили наши стражи и добавили, что «лучше не стрелять, потому что, если подстрелишь самку ягуара, самец непременно бросится на охотника».
Целый день хищники следовали за нами по пятам; мы слышали их рычание, слышали, как они с шорохом пробираются сквозь листву метрах в пятнадцати от нас, но увидеть их нам не удалось. Вскоре мы добрались до реки и пошли по берегу. Вглядываясь в волны реки, я заметил каймана. Я выстрелил ему в глаз; мне показалось, что я его убил, но он с головокружительной быстротой нырнул в воду. И только на следующее утро, когда мы возвращались из лагеря Орапу, я увидел, как по реке плывет брюхом вверх сраженный мною кайман.
Мы нагрузили нашу баржу ценным деревом и древесным углем и тронулись в обратный путь в Кайенну. Примерно через полкилометра нам пришлось сделать остановку: баржа дала течь. Пришлось остановиться и чинить судно. Вдруг со своей шлюпки я заметил возле берега в тине (уже начался отлив) анаконду длиной примерно в три с половиной метра, которая грелась на солнышке. Я не растерялся — до сих пор горжусь проявленным мной тогда присутствием духа, — попросил у стражника-рулевого дать мне карабин и с первого же выстрела раздробил спинной хребет змеи. Когда змея с трудом поползла к воде, я послал стражников на вельботе (мы тащили его на буксире вместе с баржей) поймать ее. Они накинули веревочную петлю на шею змеи, дотащили ее до шлюпки и стали добивать веслами. Наконец, решив, что анаконда подохла, они взвалили ее на борт шлюпки, но она нашла в себе достаточно силы, чтобы ударить хвостом, как бичом, одного из ссыльных, которому потом пришлось пролежать четыре дня в лазарете. С трудом удалось добить громадную змею.
Во время дальнейшего путешествия мы занимались тем, что потрошили анаконду. Шкуру громадной змеи я решил высушить и сохранить.
На следующий день я занялся шкурой моей анаконды: растянул ее на большой доске и положил сушиться в тени, присыпав предварительно квасцами. Хозяин дома, который мы снимали по улице 14 июля, красавец негр, по имени Онемарк, подошел поболтать со мною:
— Уверен, что вы гордитесь своей добычей. Но если бы вы видели то чудовище, которое утащило одного моего приятеля, то на вашу анаконду и смотреть бы не стали.
Я попросил рассказать о происшествии.
— Я и трое моих приятелей, — стал рассказывать Онемарк, — промывали золотоносный песок в болотистом рукаве реки; у каждого из нас был за спиной карабин, и мы мирно трудились. Вдруг мы увидели, что в четырех-пяти метрах от нас, там, где рукав впадает в реку, вода заклокотала, словно закипела изнутри. Со сказочной быстротой этот вихрь приближался к нам. Из воды выскочило какое-то библейское чудовище и бросилось на нашего товарища. Этим чудовищем и была анаконда длиной в двенадцать, а может быть, в четырнадцать метров. Товарищ, оглушенный ударом, не сопротивлялся, и змея, схватив его не то за щеку, не то за ухо, потащила в реку и исчезла вместе с ним так же молниеносно, как и появилась. Мы замерли от ужаса, мы даже не выстрелили. А нашего несчастного друга, без сомнения, анаконда проглотила.
Теперь расскажу о втором своем путешествии. На этот раз я отправился в Ояпок с капитаном фрегата, нашим дальним родственником.
Капитан Морню, выйдя в отставку из военного флота, был назначен командиром небольшого сторожевого корабля, несшего береговую службу. Бывшее военное судно находилось теперь в распоряжении Гражданского управления Гвианы. Мы должны были завезти свежие припасы в тюрьму, расположенную на Серебряной горе.
Без всяких происшествий судно достигло северо-восточной оконечности Французской Гвианы — устья реки Ояпок. Здесь была богатая растительность; фруктовые деревья и зерновые культуры давали хороший урожай.
В течение шести дней, которые мы провели у подножия Серебряной горы, я, само собой разумеется, гонялся за бабочками, но особо редких экземпляров не обнаружил. Морфо не залетают так близко к морю, и вообще здешняя фауна беднее животного мира Орапу.
Здесь мне довелось стать свидетелем необыкновенного зрелища — массового переселения крокодилов. Сотни крокодилов спускались вниз по течению. Из воды виднелись лишь выпуклые части их голов. Шли они на рыбную ловлю: в дельте реки водилось очень много рыбы. Крокодилы эти были настоящие гиганты: каждый пяти—семи метров длины!
Капитан Морню спросил у китайцев-рыбаков, не попадалась ли им какая-нибудь редкая рыба. Они ответили, что как раз сейчас они поймали огромную рыбину, весом килограммов в сто; начальник лагеря, видимо, не особенно интересуется этой рыбой, поэтому они охотно уступят ее нам. Капитан дал в их распоряжение свой вельбот. Китайцы накинули на рыбу сеть, продели ей под жабры толстую веревку и взвалили на вельбот. Однако, чтобы поднять ее на борт нашего судна, пришлось прибегнуть к помощи талей.
Рыбу добили, ударив ее несколько раз железной палкой. Цветом и формой тела она напоминала наших губанов, но достигала таких огромных размеров, что мы, то есть семнадцать человек экипажа, наелись до отвала, сварив на обед одну лишь голову.
Кроме гиганта губана, мы увезли с собой великое множество крупных розовых креветок. Зная, что мой отец большой до них охотник, капитан Морню послал ему целую корзину.
Вернувшись в Кайенну, я снова засел за свои секретарские обязанности. Но в скором времени дирекция Управления каторжных работ была переведена в Сен-Лоран-дю-Марони. Пришлось и мне расстаться с насиженным местом и переселиться в Сен-Лоран. Моему отцу потребовался многочисленный персонал. Я стал помогать ему чертить планы и вскоре пристрастился к архитектуре.
Весной 1899 года Я поймал моих первых Менелаев.
Десятки раз, сопровождая отца в его служебных поездках, я видел, как порхали высоко над нами эти очаровательные бабочки. К моему огорчению, они не желали спускаться ниже. Я выходил из себя, а отец от души забавлялся:
— А ты носи в кармане соль и попытайся насыпать им на хвост щепотку-другую.
В один прекрасный день мне удалось отомстить невинным созданиям, дразнившим меня в течение долгих месяцев. На сей раз я вернулся обладателем двадцати семи великолепных экземпляров. Бросив сумку на стол, я спросил отца:
— Угадай, сколько я поймал Морфо! — и, не дав ему времени ответить, вытащил своих волшебниц.
— Как же тебе удалось?
— Взял мешок соли и кинул им на хвост не щепотку, а целую горсть!
Потом рассказал уже всерьез, как на самом деле все это случилось. Устав после трех часов охоты, я присел на поваленный ствол дерева на берегу реки и вдруг увидел голубую Морфо, летавшую почти над самой землей; я успел разглядеть, что она помята и, очевидно, умирает. Я поймал ее без труда, и, хотя бабочка была очень потерта, я буквально дрожал от радости, что наконец-то у меня есть первый экземпляр. Я вертел свою добычу и так и эдак, забавляясь игрою света на ее крылышках, как вдруг перед глазами у меня мелькнула голубая молния; это оказалась вторая бабочка, здоровая, которая, заметив, как ее подружка
