чтобы лучше видеть необычного героя. Друзья невольно улыбнулись, но Брен не обратил внимания на реакцию слушателей и со слезливым умилением, с углубленной задумчивостью, будто вспоминая что-то далекое, родное сердцу, стал глядеть на звезды.
Всякая боевая награда: медаль, орден, крест, звезда — через зрительное восприятие ассоциируется в сознании нашем с героическим подвигом их хозяина. И чем выше значимость награды, тем значительнее представляется бесстрашие ее хозяина. Но наградной знак — это доказательство подвига, а не описание его подробностей. Потому-то, как решили друзья, Брену и захотелось обосновать нахождение звезд на его мундире какой-нибудь захватывающей историей, пусть даже неправдоподобной, чтобы вызвать со стороны слушающих преклонение перед его личностью. Всем было ясно одно: во времена Второй мировой Брен мог только разве густо и часто марать пеленки. Но тем не менее все с вниманием выслушали его фантастический по своей версии рассказ.
Люди — есть люди! Они с удовольствием внимают приключениям барона Мюнхаузена, хотя знают заранее, что это всего-навсего отменное вранье.
— Мне было тогда, — начал Брен, — всего четыре, даже три с половиной года, когда в наш сожженный варварами город, ворвалась эсэсовская дивизия. Впереди на сверкающей машине с важным видом победителя ехал генерал. И представьте: его наглая рожа мне сразу же не понравилась. Я почуял нутром — это враг! Тогда я еще не очень разбирался в чинах, но значение наград знал хорошо. В петлице у него был Железный крест с лаврами, а его давали высшим чинам рейха. Я сидел у бедной матушки на руках и с грустью наблюдал ужасную картину нашествия врагов на нашу бедную землю! Но! Увидев генерала в машине, я мигом соскочил с рук моей матушки и..! — Брен широко размахнулся, будто собирался бросить гранату. — Что вы думаете, я сделал с этим противным генералом? — Он обвел всех таким торжествующим взглядом, будто он выиграл мировую войну один. — Ну? Что сделал с генералом? — продолжал вопрошать Брен, глядя на приумолкнувших слушателей.
— Кинул в него обмаранной пеленкой, — густо прогудел майор.
Солдаты дружно загоготали.
— Ай, ай! — укоризненно покачал головой Брен. И ответил: — Не угадали! Я кинул в него грана… нет, я взял с дороги огромный камень и запустил им в эсэсовского генерала! «Партизан! Это партизан!» — закричали враги. И что тут началось! В нас с матушкой стреляла целая дивизия. Из автоматов, пулеметов, минометов, танков и даже из пушек. Моя бедная матушка, вся простреленная пулями и снарядами, упала на меня, закрыв от верной гибели, и прошептала мне в ухо свои предсмертные слова: «Мой сын, ты — национальный герой! Я горжусь тобою!» И она была права! Я никогда не забуду ее слов! — Брен вытащил из кармана носовой платок и приложил его к глазам. Плечи его трагично подрагивали. Потом он отнял платок от глаз и с вымученным драматизмом прошептал:
— Бедная моя мама, как она была права!
Майор хватался от хохота за бока, солдаты садились от смеха на землю, друзья от неловкости опускали глаза, боясь встретиться с Бреном взглядом.
Но Брен и не подумал обижаться или возмущаться реакцией солдат. Он поднял глаза к небу, словно призывая его в свидетели, и хвастливо продолжал врать: — Когда о моем подвиге доложили наверх, там сначала не поверили. А потом разобрались! Многие об этом еще не знают, поэтому я хочу написать о своем подвиге книгу. Он повернулся к Георгию и спросил: — Если я напишу, поверят? Я очень хочу, чтобы поверили!
Георгий только махнул рукой:
— Пишите! Сейчас о той войне пишут такое — уши вянут! — И посоветовал: — Только не вздумайте написать, что атомную бомбу на Хиросиму сбросили русские!
— А почему? — на полном серьезе спросил Брен.
— Некоторые сегодня так и думают! — раздраженно ответил за философа Орест.
Майор снова захохотал.
Брен понимающе подмигнул и сказал:
— Понял!
Прощание затягивалось, утопая в болтовне, закрученной Бреном. Оно могло бы тянуться еще; Брен хотел подбросить новый сюжет, но в динамиках раздался резкий сигнал зуммера, и чей-то властный голос недовольно прокричал:
— Что там у вас? Почему задерживаете вылет? Марш на поле!
Майор жестом показал Брену на вход.
Брен, словно очнувшись, пожал руки друзьям. Потом вынул из кармана небольшой пакетик. Надорвав его, вытащил из него бумажку и подал ее майору, а пакетик бросил на землю.
Майор вложил бумажный квадратик в щель пропускного устройства, и дверь таможни раскрылась. Сразу же загремел марш; почетный караул картинно зашагал, удивляя синхронностью движений. Церемония прощания с президентом, бывшим правителем острова, началась.
Через несколько минут друзья увидели, как из таможни по стеклянному коридору в здание аэропорта вышел Брен. В его руках вместо двух больших был один небольшой чемоданчик. Он бодро и одиноко шагал к чреву «Боинга». Самонаграды на его груди отблескивали веселыми золотыми зайчиками.
Когда самолет, рявкнув турбинами, покатил по взлетной полосе и, разбежавшись по ней, взмыл в небо, друзья с грустью помахали ему вслед и отправились домой, в свой коттедж.
Увидев на земле валявшийся пакетик, Орест поднял его и положил в карман. Сделал он это так, на всякий случай, инстинктивно, без всякой цели.
Всю дорогу от аэропорта друзья шли молча. Каждый думал о своем доме, о возвращении в родные пенаты, которое неизвестно когда состоится.
Остаток дня друзья строили планы побега с острова, один другого нереальнее. Орест предлагал устроить на острове крупный пожар, чтобы пролетающий спутник или самолет увидел их с воздуха и прислал десант пожарников. Георгий настаивал на постройке плота, на котором можно переплыть океан. Юрий видел выход в морской почте. По его мысли, надо было бросить в воду океана штук сто бутылок с записками о своем бедственном положении. Но варианты были отвергнуты на совете друзей: лесных пожаров на планете случается много, плот незаметно построить нельзя, а бутылки могут плавать в океане много лет без пользы.
После ужина стало скучно, как на необитаемом острове. Не хватало радио, магнитофона, телевизора, свежих газет.
Только теперь оторванные от благ цивилизации друзья поняли, как трудно жить без них. Мир полон свежих новостей, бурно протекающих событий, свершающихся больших и малых политических коллизий, а они живут в полном неведении, как дикари два или три века назад. Удивительно! Люди всегда встречали в штыки всякие нововведения научно-технической революции: станок, паровоз, самолет, радио, телевизор. С опаской привыкали к детищам прогресса. А, привыкнув, уже не представляли жизни своей без них и скучали, если привычных атрибутов цивилизации не было рядом.
Вечером к друзьям пришли чем-то расстроенные, в сильном возбуждении Пат и Массимо. Как обычно, от них несло технической смесью, а глаза у обоих сверкали огнем внутренних распаленных страстей.
— Ребята, можно с вами решить один вопросик? — с ходу спросил Пат и сел на постель к Георгию, не дожидаясь приглашения. — Вот ты, — начал он, обращаясь к философу, — мыслитель, скажи: если бы ты стал президентом этого острова, что бы ты сделал с островом?
— Я бы сразу закрыл его! — откровенно признался Георгий. — Навсегда! Насовсем! С манекенами!
От такого ответа у Пата расширились глаза и задрожали губы, будто его стукнули чем-то тяжелым по голове.
Массимо ехидно хмыкнул из угла.
— Вот как ты нехорошо думаешь! — неодобрительно отозвался на философский вывод Георгия Пат. — А нас с Массимо куда? А?! — На философа уставились две пары глаз технических клерков новой цивилизации, наполненных кровавой ненавистью.
— А куда хотите! На все четыре стороны! — равнодушно отмахнулся Георгий.
Пат стал наступать на философа:
— Нет! Так не пойдет! Нам надо точно знать, куда ты нас денешь? Ты, правитель острова!
