Если бы природа задалась целью создать двух ярчайших антиподов, то для образцов она непременно выбрала бы этих двоих, — такую разительную противоположность они собой являли.
Первый был кряжист и невысок. Второй — худосочен и долговяз. Весь облик первого, кряжистого, — от грибной лысины по всей голове и сурикового цвета лица со сливоватым носом до светло-рыжих волосатых рук с сарделеобразными, мясистыми, слегка подрагивающими пальцами — говорил о натуре грубой и пристрастной к частому употреблению спиртного. Настороженный прищур маленьких глазок, постоянно и невпопад меняющееся выражение лица, словно у провинциального актера-ремесленника, выдавали в нем еще и хитрую продувную бестию. Костюм и ботинки на толстяке были настолько потрепаны и избиты, будто их жевал в своей пасти бегемот, а потом, выплюнув, еще и потоптал малость.
У худосочного сразу, с первого взгляда, выделялись руки. Хотя они болтались, как подвешенные за хвосты змеи, но пальцы рук были необыкновенно выразительны. Длинные, цепкие, как у скрипача или пианиста, они отличались какой-то особенной цепкостью, настороженностью, будто готовились коснуться струн или клавишей. Черные густые волосы долговязого струились до плеч. В этих волосах, право, было что-то паганиниевское. Пышная шевелюра обрамляла нездоровое, желтоватого оттенка лицо с выкатившимися на нем крупными, темными, почти печальными глазами и округлым лбом. И, как нарочно, будто вылепленный из гуммозы, торчал некрасивый нос, цвета детского обмаранного задка. Вся его фигура под поношенным, но опрятным свитером и до дыр вытертыми джинсами была хищно напружинена и одновременно выражала заячью готовность отскочить и сбежать при малейшей опасности.
Обе стороны: и аборигены, и пришельцы — выжидающе, молча изучали друг друга. Может быть, так вот лесные наши предки в незапамятные времена, встречаясь впервые в дебрях с иноплеменными существами, безмолвно вопрошали друг друга взглядами: «Кто ты? Будущий друг? Или будущий враг?»
Первым нарушил натужное молчание кряжистый. Он прищурился, будто глянул на незнакомцев через прицел винтовки, и с надсадным сипом выдавил:
— Хорошая сегодня погодка! — И сразу выложил на физиономию такую самодовольную улыбку, будто славную погоду обеспечил он самолично и все на свете люди для него ни кто иные, как самые дорогие гости.
— Для кого как! — тяжко и неопределенно уронил Орест.
— Это уж верно: хорошая погода не для каждого, — согласился кряжистый, и хитрая бестия на его лице вдруг спряталась под маску искренней печали.
— Во всяком хорошем заключено плохое, а в плохом — хорошее, — развил мысль Георгий, никогда не упускавший возможности поумничать.
— Это уж как водится! — подхватил кряжистый и, ловко сотворив на физиономии непринужденность, неожиданно задал лобовой вопрос:
— Вы к нам на остров Благоденствия пожаловали? Ай-ай!
— К вам, к вам, — сердито подтвердил Орест, которого явно раздражал этот тип. — На ваш… проклятый остров.
— Ай-ай! Давайте выкладывайте зачем? — тон был назойливым и бестактным. — Что вас дернуло? Надоело жить? Ай-ай!
— Может, рассказать вам автобиографию и заполнить анкету? — вконец рассердился Орест. Лицо его полыхнуло гневом. Он угрожающе привстал.
— Не надо сердиться, — подобострастно задышал вдруг толстяк и на всякий случай сменил назойливую мину на угодливую. — В этом мире все так сложно…
— «Мы все приходим в этот мир на праздник человеческих общений», — стараясь выправить линию общения, но никак не прояснить запутавшуюся ситуацию, продекламировал Юрий, цитируя строку из совсем недавно написанного им стихотворения.
— Так… понимаю… понимаю… — недоуменно пробормотал толстяк. Потом он почесал за ухом, хитровато подмигнул долговязому и многозначительно буркнул: «Пароль что ли опять сменили?»
— «Каков пароль»? — спросил король, — подхватил отличавшийся необыкновенным слухом Орест.
И тогда, не выдержав словесной эквилибристики, кряжистый вдруг взмолился:
— Не издевайтесь, ребята! Вы к нам с инспекцией, что ли?
И тут наши герои расхохотались. А за ними засмеялись и хозяева. Напряженная ситуация сразу разрядилась, веселье размыло и неопределенность, и настороженность, и недоверие. Барьер, который делает людей чужими, легче всего размыть смехом! Воцарилась добрая габровская атмосфера. Таков уж смех! Божий дар! Бальзам души! Он плавит отчужденность, несет с собой доверие. О, как не хватает нам его в делах серьезных! Этой музыки детства! Создающей гармонию общения!
Но веселая атмосфера была все же нарушена. Долговязый брюнет, который первым перестал смеяться, нагнувшись к кряжистому, что-то шепнул ему, и тот сразу тоже посерьезнел.
— Так, — сказал он, затирая улыбку на лице рукавом. — Значит, вы к нам с инспекцией? Давненько не были! Мы уж и соскучились! — И, крутнув в воздухе растопыренными пальцами, словно ввинчивая штопор в пробку невидимой бутылки, с ухмылкой спросил: — А где у вас… я что-то не вижу… Не слышу… А? Где? Это есть у вас?
Вопрос прозвучал зловеще. Ухмылка была нагловатой. От габровской атмосферы почти ничего не осталось. На лицах друзей появилась растерянность. Они понимали: надо что-то отвечать, а что отвечать конкретно, они не знали.
— Ну? Ну? — настоятельно сипел толстяк, и во взгляде его сверкнул недобрый огонек. Ситуация становилась фронтовой.
И тогда Орест превзошел сам себя.
— Что? — заорал он. — Что ты не видишь? Скотина! Ты, может, этого не видишь? — рявкнул он, показав на обломки дельтаплана. И, сжав кулаки, двинулся на противную сторону. От его вскрика худощавый отскочил за куст, а пролетевшая мимо чайка суматошно взвилась ввысь.
— Хорошо! Хорошо! — замахал сардельками толстяк. — Я вижу, что у вас авария… Понимаю… понимаю… — и он провел несколько раз ладонями по воздуху, словно приглаживая вздыбившуюся шерсть у рассерженного зверя. — Начинайте тогда инспектировать…
Друзья переглянулись. Если их принимали за инспекцию, надо было входить в роль. И первым это сделал опять-таки Орест. Он погладил пальцами подбородок и с начальственным добродушием укорил:
— Разве так принимают начальство? Э-эх! Ты бы сначала нас хоть покормил… Чему только вас учили?
Кряжистый извинительно вздохнул и посмотрел на часы.
— Немножко рановато… хотя у нас здесь не того… но для вас я устрою. — И подобострастно спросил: — Вы не против, если мы с вами заодно… за компанию?.. Отобедаем?!
— Разумеется! — дружно ответила троица. Все заулыбались вновь, и обстановка опять потеплела.
Чувство голода близко и понятно всякому: царю и нищему, академику и швейцару, гению и бездарности, генералу и солдату, верующему и атеисту, редактору и писателю, критику и читателю, — всем, кто живет и дышит. От предвкушения вкусного обеда разделительный рубеж между пришельцами и аборигенами окончательно рухнул.
Поскольку поэтическую натуру всегда побуждает к интимности, Юрий первым предложил:
— Давайте познакомимся! А то даже не знаем, как к кому обращаться…
Толстяк протянул ему руку и представился:
— Патрик. Можно — Пат. Это ближе, — потом, дернув за руку долговязого, который упирался, представил того: — А это Массимо. Масси… — Долговязый так и сжался под взглядами. — Мы с Масси — технические клерки острова Благоденствия.
Мнимые инспектора тоже представились по именам, и вновь испеченная голодная компания дружно зашагала по узенькой тропинке вверх.
Город вырос неожиданно, как в сказочном сне, лишь только наши герои поднялись на береговую кручу. За кустарниковыми зарослями сразу потянулась вереница зеленых коттеджей. Далее шел ярус экзотических деревьев с большими цветами, издающими резкий дурманящий запах, еще выше — опять постройки большим полукругом, затем — снова растительная полоса. И так до самой вершины, где миражем
