виду — цветок, чтоб взять и сорвать. Ему даже захотелось сделать это.
Эта тяжелая голова так хорошо уместилась бы в ладонях, так хорошо увиделась бы в упор, с ненужным порывом — чтоб сразу же начать думать о другом, чувствуя эту тяжесть между ладонями, потому что невозможно сосредоточиться на этом лице-бутоне.
Он подумал, как, верно, трудно будет узнать ее — ведь она начнет лгать, едва дотронешься, замкнется в тысяче лжей и выдумок, сделается «интересной», расскалсет, сколько у нее поклонников, как семья хорошо устроена, а она сама, слава Богу, на здоровье не жалуется, и даже, что она еще девушка, — Персей усмехнулся, вообразив, до какой черты дойдет его опыт, как он притворится, будто верит, целуя ее, пока она так врет, — что было б очень неприлично и очень мило.
А пока что девушка обогнала его в подобных мыслях: она, верно, думала быстрее и, даже не изменив выражения своего непорочного лица, стала вдруг привлекательной: Персей отвел взгляд.
Ему казалось постыдным привлекать к себе внимание. И однако с ним это случалось всегда. Его спокойная незначительность заставляла людей подымать глаза и глядеть на него с пытливостью, к которой редко прибавлялась дерзость. Это смущало его.
Но в большинстве случаев его замечали бессознательно, как замечают свет дня. Вот и сейчас молчаливая пара только быстро взглянула на него, вне времени, словно он был единственным пассажиром. У румяной женщины было подвижное лицо и маленькие глаза. Мужчина был худ и застенчив, с зеленоватым отсветом бритого подбородка, с зелеными глазами, со смуглыми руками красивой формы.
— Как на волах…
Поезд лениво тащился сквозь дождь.
— Как на волах, Альфредо, — сказала женщина сдавленным голосом.
Персей посмотрел на пыльный пол в углу и потом на чемодан сеньоры в черном и почувствовал, словно самый толстый сосуд разорвался у него в сердце, такое внезапное, страстное сочувствие охватило его.
«Люди вокруг», — подумал он со стыдом и болью. В полях бродили мокрые от росы коровы, теплые, ленивые. Люди кругом, сказал он сам себе. Новое чувство рождалось в нем, он становился мужчиной. И эта жизнь, наверно, будет более тайная.
С сознаньем мужчины он захотел взглянуть на мир и увидел поля под дождем, шаткие ступени какого-то дома. Люди в поезде были сонные, дым успокаивал. Он смотрел на все с невинностью, силой и властью.
Сеньора в черном курила, рассматривая его накрашенными глазами. Персей недолюбливал женщин, от которых ничто не ускользало. Но ощущал теплоту в душе, заметив, что надушенная и опытная женщина наблюдает за ним. Этот пристальный взгляд обещал ему что-то и смущал его. Слишком дерзок? Да нет…
В эту минуту женщина в черном думала, пуская клубы дыма: «Вот вдруг мужчина… неожиданно…» Это восхищало ее. Но для нее было слишком поздно. «Вот вдруг мужчина», — угадала она и, погасив сигарету, отправила свое открытие, как вызов, — через расстояние, что все росло, — как скорбный вызов человеку, который во время их короткой разлуки не знает, верно, куда себя девать…
Персей тем временем не смотрел на нее, стараясь теперь разглядеть тьму сквозь стекло вагона. Ни одна женщина не получит жар его души, который он, быть может, когда-нибудь отдаст другу. Он забыл о женщине в черном и всматривался в ночь сквозь стекло вагона — недвижный, большой, молчаливый, в непроницаемом плаще. Но сила его не была слепая. Быть мужчиной — это путь через тайну.
Он сидел за столиком в пригородном баре вместе с сеньорой в черном…
Она заказала вина и протянула ему сигареты. Нет, спасибо, он не курит. После такого ответа она иронически улыбнулась и обволокла его долгим взглядом, от которого ему стало неловко. Не нравились ему женщины с такими большими глазами…
Едва вышли из поезда, она попросила его помочь донести ее багаж до ресторана. Удивленный, Персей пошел быстрее нее впереди, поставил чемодан рядом с одним из столиков и простился сдержанным поклоном. Но женщина, продолжая спокойно смотреть на него, пригласила его выпить немного, прежде чем отправиться в город.
Маленький зал был тускло освещен лампами в абажурах над тремя одинокими столиками. Мгновенный интерес Персея к этой женщине уже погас, осталось только нетерпеливое желание пойти своим путем.
Подобное похищение смутно напомнило ему о ком-то. И, глядя на незнакомку, молодой человек почувствовал с беспокойством, что его преследует все то же человечье племя… Он спрашивал себя, не такое ли теперь лицо у Лукресии Невес, как у этой женщины? По правде говоря, тусклый свет бара утомлял его слабое зрение. И в этой грязной полутьме существо напротив, все более незнакомое, обретало расплывчатые, фантастические черты.
Мирный характер Персея не позволял ему сознаться, что женщина раздражает его — и эти огромные глаза, и непрерывное куренье, и решительность, с какой она его похитила. «Старая и циничная», — подумал он без гнева, с какой-то даже симпатией. Она курила и пила и почти уже не смотрела на него. Смутное чувство рыцарства мешало ему распрощаться и уйти; он ждал, что она решится наконец встать с места.
Но она, казалось, не спешила. Не отпуская его от себя, она словно иногда о нем забывала — наклонялась над столом, брала в руку бокал, поглаживала его другой рукой, глядя на влагу внутри с какой- то страстной задумчивостью.
Дождь усилился и заставлял дрожать деревянный настил снаружи. Персей пытался поддержать разговор, но она его не поощряла. Он терпел досадную эту неловкость потому лишь, что такой странный случай другие сочли бы забавным приключением, он смотрел на свою спутницу и пытался угадать, к какой породе людей она принадлежит.
Будучи любезен со всеми женщинами, он делил их на стоящих и нестоящих. В настоящем случае ничего не могло быть, слишком намного была она старше.
Между тем женщина знала, откуда исходит смущенье этого парня и даже как его рассеять — ее пониманье людей усовершенствовалось до бесстыдства. По правде сказать, ее не заботило, что подумает о ней этот тощий юнец. А что ее саму тревожит, она не смогла б определить. Сознавала лишь, что яростно цепляется за эту минуту, и выпивала вот уже четвертый бокал, чтоб удержать спутника. А тем временем развлеченье становилось все немыслимей и окончательно оборвалось, когда он спросил:
— Вы замужем, сеньора?
Она так и застыла, говоря себе: «Я могла бы быть его матерью». Это было не очень верно, она это нарочно подумала, чтоб причинить себе боль. Знала только, что закричит, если он сейчас подымется с места, — это все, что она знала.
Чего ждала она в конце концов от этого красивого юноши?.. Он так явно скучал в ее присутствии… Но это не могло ее остановить; события развивались теперь с головокружительной быстротой, и она сидела мрачная и упорная, вцепившись руками в скатерть. Если б решилась начать игру и бросить карты на стол, увидела б, что у нее нет ни одной карты — до такой точки она дошла.
«Вот, вдруг, мужчина», — думала она. Мужчины всегда казались ей чересчур красивыми — она почувствовала это, когда, целые века назад, в доме родителей, одетая в бальное платье, казалась молоденьким деревцем с жидкой листвой, — память об этом сделала ее позднее такой ужасающе ироничной.
Она не знала, почему слабые стали позднее ее добычей. Так что, когда ей встречался мужчина слабый и интеллигентный, вернее, слабый, потому что интеллигентный, — она пожирала его безжалостно, не давая сохранить равновесие, вынуждала прилепиться к ней навсегда — вот что делала она с мужчинами, поглощая их, ненавидя их, поддерживая их так матерински и так иронически. Власть ее была сильна.
Когда побежденный приближался к ней, она его понимала, ах как понимала!.. «Как глубоко вы меня понимаете», — сказал Афонсо. Необходимо было, чтоб предмет имел какой-то изъян, тогда она могла завладеть им — и, через него, изъяном тоже. Так она покупала дешевле.
Чего хочет она сейчас от этого парня, спрашивала она себя, немножко возбужденная выпивкой. И отвечала себе: «Вот я наконец и смешна… Однако странный он какой-то. Не хочу понимать его», — повторяла она себе, зябко ежась и вдруг постарев. Потому что еще мгновенье — и она поняла б его так
