Италии, и музей Рима сдуру одолжил нам две картины для экспозиции. Музеишко наш
так, богом забытый, и о том, что эти картины здесь, мало кто знает. Так что воров мы
не боимся. Тем более, что уже завтра картины увезут.
Итак, 'Искушение святого Антония' Иеронима Босха. Кстати, простите, мне тут мысль
пришла в голову. Ничего? Вот как вы думаете… Могло бы статься, что это не дьяволица
искушала святого Антония? А, наоборот, святой Антоний искушал дьяволицу? Ведь
своей стойкостью он подавал ей дурной, — с точки зрения дьяволицы, конечно, — очень
дурной пример… В том смысле, что он соблазнял дьяволицу стать порядочной?
Простите, мне тут поговорить не с кем, и я много думаю. А когда посетители приходят,
оттачиваю на них свои порой неожиданные мысли. Ну, ничего, я вам за это покажу
монеты Штефана Великого из закрытой коллекции.
Глядя на 'Искушение' Босха, никто не усомнится в том, что святой Антоний выстоит.
Таким искушением даже вы не соблазнились бы. Обратите внимание на этот фрагмент.
Большая птица, — то ли бюргер, то ли калеченный пингвин, — с большими ушами и
клювом, как у клеста, стоит на коньках. Признаю, Босх довольно тонко насмехается
над пристрастием своих соотечественников к конькобежному спорту. Для социальной
сатиры неплохо. А вот на искушение не тянет. Вообще, мне кажется, Босх просто
боялся изобразить зло привлекательным. Все 'Искушение' Босха как бы говорит
Антонию:
— Нет, не надо, не бери меня, не соблазняйся мною.
Вот он и не соблазняется. А чуть позже, смыв грим, и переодевшись, валяется в
'Искушении' Веронезе под двумя благодатными сосцами молоденькой потаскушки, и
облизывает их. Ну, чего вы хотите. У всех святых для каждой картины должно быть
свое выражение лица. Даже когда они пытаются его, — лицо, — прикрыть. Если бы я был
неверующим, то решил бы, что святой Антоний Веронезе и святой Антоний Босха -
разные люди. Более того, будь я верующим, то и дьяволов Веронезе и Босха счел бы
двумя совершенно разными Дьяволами. Но я не могу назвать себя ни атеистом, ни
верующим. Я сомневаюсь, и ни в чем не уверен. И это плохо. Знаете, иногда мне
кажется, что сомнения — тоже своего рода искушение. Но я ему не поддамся. Никогда.
Ведь у него нет ни груди, ни лона.
Йод
Каждый из нас предпочел бы активную роль. Но тогда вся затея игры теряла бы смысл.
Поэтому мы с Ирой, — честно, без обиняков, — обсудили все это. И пришли к выводу, что
уважение к партнеру включает в себя и уступки ему, на которые ты время от времени
идешь. Значит, ролями мы будем поочередно меняться. Мы даже принесли друг другу
шутливую клятву. Это было особенно смешно, потому что вместо Библии под нашими
руками лежала единственная найденная нами в доме книга.
'Популярная диетология'.
Ира, наверняка побаивавшаяся, — все-таки я мужчина и сил у меня больше, — просияла,
и прыгнула мне на шею. Я поцеловал ее, мы стали раздеваться, торопясь, путаясь, и все
закончилось сексом в полуодетом состоянии. У меня на ноге болтались штаны, у Иры
на шее, под самым подбородком, собралась кофта, а носок с левой ноги так и не
снялся. Причем она полулежала в кресле, задрав одну ногу, — ее придерживал я, — и
опустив на пол другую. А головой упиралась в спинку. И я благодарил Бога, — уже
позже, когда снова мог соображать, конечно, — за то, что кресло было старое, и спинка
продавливалась. В противном случае я сломал бы Ире шею. Если вам кажется, что
наше с ней времяпровождение чересчур экзотичное, то мы никогда не найдем общий
язык.
Мы с Ирой — извращенцы.
Вернее, нас такими могут считать люди, берущие на себя смелость определять то, что
обычно называют 'правилами игры'. А на деле все это фальшивые установки, которые
вам вбили в голову ограниченные родители, малограмотные учителя, и ваши
собственные страхи.
'Персидское войско насчитывало в Греции сто тысяч человек'. На самом деле, говорит
Ира, — а она кандидат в доктора исторических наук, — их было не больше 15 тысяч,
всего на пять больше, чем греков. 'Если подмыться 'Кока-колой' — не забеременеешь'.
Ну, все мы читали в 'Курсе выживания для подростков', что это не так. 'В лимонах
очень много витамина С, не то, что в этих витаминах, что продают в аптеках'. Но
чтобы получить необходимую дневную доху этого витамина, нужно съесть два
килограмма лимонов. 'Жиды распяли Иисуса Христа'. 'Грязь и мусор в нашем городе
от приезжих'. 'Как, брать эту штуку в рот — порядочной женщине?!'. И все в таком
духе.
Но нам с Ирой на таких людей наплевать. Мы их даже не ненавидим. Их просто нет
для нас. Особенно сейчас. После второго раза, — все прошло куда более изощренно и
увлекательно, — когда я стою над Ирой, и наношу йодом сеточку на ее задницу. Это
чтобы не было синяков. А вы как думали. Тело, которое отстегали, обычно
покрывается синяками. Таковы, — да, забавно получается, — правила игры. И уж они-то,
поверьте, настоящие.
И игра, в которую мы играем с Ирой — настоящая. Подлинная, как самый подлинный
подлинник какого-нибудь Рембрандта. Как золото самой высшей пробы, как героин
самой тщательной очистки, как спирт после самой яростной перегонки.
Наша игра называется 'Мужчина и Женщина'.
Мы выходим на маленькую сцену, и на нас пялятся лица нас двоих. Мы склоняемся
друг к другу и начинаем играть. У нас миллионы ролей. При этом у нас у каждого -
только одна роль. Так уж получилось, что у этих двух ролей миллионы вариаций. И мы
тщательно зазубриваем каждую из них. Как скучные японские каратисты, которые
десятки лет, изо дня в день, упорно долбят онемевшими мраморными костяшками
мешок, набитый гравием…
Ладно, ладно. Я, в отличие от Иры, человек не очень образованный. Не буду
умствовать. На практике все это выглядит следующим образом. Я, служащий почтовой
компании 'ДХЛ', уроженец Кишинева, 31 года от роду, рост 1 метр 79 сантиметров,
худощавый и Ира, преподаватель истории, кандидат в доктора наук, 30 лет, очень
сексуальная, с фигурой 15-летней нимфетки, занимаемся довольно необычным сексом.
Или, — как верно поправляет меня Ирина, — учитывая развитие информационных
технологий, свободу нравов и прочее глобалистское дерьмо, совершенно обычным
сексом.
Грязным.
Мы связываем друг друга, бьем, порем, надеваем на партнера собачий ошейник,
унижаем, и иначе как 'дырка' не обращаемся. При этом в обычной жизни мы очень
нежны. Настолько, что, погладив утром ее раскрытые ладони, я ощущаю себя
Дюймовочкой, путешествующей по изнанке белой лилии. Те же ощущения я
испытывал, когда Ира рано утром, — я был в полудреме, — спустилась к моим ногам, и
взяла в рот мое естество. Ей даже не пришлось стараться. Две-три минуты, я замычал и
кончил. Впрочем, я не хотел бы сейчас говорить подробно о таком аспекте наших
отношений, как нежность.
