ванную. Я так и сделал, но один кирпич можно легко вынуть, хоть он с виду и прочно
лежит в гнезде. Я аккуратно вынимаю его, и, не дыша, гляжу на Иру. Она стоит в
ванной, и мылится, чуть повернувшись боком к двери. Даже когда в ванной никого нет,
Ира все равно себя стесняется.
— Бог мой, — однажды я не выдержал, — ну, кого ты стесняешься?! У тебя
потрясающая, слышишь, потрясающа, фигура. И говорю я это тебе не потому, что мы
вместе живем. Это и в самом деле так!
Я искренен. Арабы, снимающие квартиру на втором этаже, с ума сходят, когда видят
Иру. Я с ума схожу, когда вижу Иру. Весь мир с ума сходит, когда видит, — а он видит ее
всегда, поэтому мы живем в таком сумасшедшем мире, — Иру. Но, сколько бы я не
говорил об этом Ире, она отвечает только одно.
— Я стесняюсь.
Когда я поделился этим, — изрядно, признаюсь, выпив, — со своим преподавателем
старославянской литературы, тот выдвинул свою гипотезу. Ее стеснение, — сказал он
мне без утайки, как самому способному и любимому студенту, — никоим образом не
связано с сексуальными мотивами. Тут все дело в глубинном страхе человека
обнажиться: ведь, как считали древние, рядом с нами всегда незримо присутствуют
предки. 'Щур'. И ходить по дому голым средь бела дня значило нанести предкам
смертельное оскорбление. Чушь собачь, но, вспомнив лицо Иры, когда она была в душе
одна и думала, что рядом никого нет, я решил, — может, преподаватель и прав.
Тем не менее, в просьбе привести к нему Иру — поговорить о ее страхах, — я
преподавателю отказал.
Что ж, мне остается смириться, и подглядывать за ней тайком. И надеяться, что она не
узнает о фокусе с кирпичом. В противном случае Ира может рассердиться. А характер
у нее вспыльчивый, и она может бросить меня после любой, даже пустячной, ссоры. Я,
конечно, этого не хочу.
Чур меня.
Ыйбен
Армия справедливости. Или Ыйбен. Вот как я назвал наш немногочисленный отряд,
еще только когда мы встали на путь войны с несправедливостью. Хотя отряд — это
громко сказано. Скорее, боевая группа. Три человека. Я, Петр Богату, мой брат Ион
Богату, и моя невеста Лучия. В мае 1999 года мы трое ушли из нашего дома, одиноко
торчащего на крайнем выступе района Старая Почта. Ушли в лес неподалеку, чтобы
остаться там навсегда, и бороться за справедливость. Звучит смешно, но обычно все
перестают улыбаться, когда узнают, что это стоило нам жизней.
— Ыйбен, — сказал я Иону и Лучии, когда мы сидели под большой ивой в самом
центре этого заброшенного парка, — это средневековое ополчение в Корее. Его созывали
для отражения иноземных захватчиков. Такому феномену как Ыйбен — вот уже десять
веков!
Лучия посмотрела на меня восторженно, а Ион даже не поднял головы от винтовки,
которую чистил. Он младше меня на два года, и верит каждому моему слову. Ему не
было нужды меня слушать, а мне не было нужды его в чем-то убеждать: Ион не
задумываясь делал все, что я говорил. С Лучией было немного сложнее. Она, в отличие
от Иона, окончила институт, факультет политологии, если точнее, и кое-что понимала в
этих делах. Ну, я говорю о политике. К счастью, скучные лекции и нудные лекторы не
выбили из ее головы романтику революции. Лучия, безусловно, ум нее меня, но пока
она тоже делает все, что я говорю. Ведь мы влюблены совсем недавно, и сила ее любви
еще слишком велика для того, чтобы задавать какие бы то ни было вопросы.
— Хорошо бы, — мечтательно сказал я; мы лежали под деревом, прогуливая работу, -
создать большой отряд, как у Штефана Великого. А? И назвать его 'Лучники
Штефана', а?
— И что потом? — с угрюмым любопытством спросил Ион, лежавший чуть поодаль.
— Ну, сделать что-нибудь для страны. Например, убить Смирнова!
В общем, первую и вторую часть плана мы осуществили. Во-первых, ушли в парк (за
неимением леса) с оружием. Устроили для себя как будто сборы. Учились стрелять,
жили в шалаше, много читали и спорили. Во-вторых, дали себе название. Правда, не
'Лучники Штефана', а Ыйбен. Мне это название показалось куда романтичнее
'лучников'. Со Смирновым тоже возникли проблемы.
— Понимаешь, — объяснил мне приятель, из национал-марксистов, — роль личности
в истории не очень велика. — Ликвидировав Смирнова, вы покроете себя славой
национальных героев, но…
— Но? — спросил я.
— Но ничего не добьетесь. Найдется кто-нибудь другой.
— Убьем и другого.
— Бесполезно. Рано или поздно вас поймают, и посадят в тюрьму. Как Илашку.
Сравнение было некорректным. Илашку герой. А мы только новички. Тем не менее,
пострадать за правду, как Илашку, представлялось для нас заманчивой перспективой.
— Так когда мы съездим в Тирасполь и пристрелим Смирнова? — спросил меня Ион.
— Я еще не решил, сделаем ли мы это, — ответил я, — но мы непременно что-то
сделаем.
— Давай быстрее, — хмурится ион, — мне 21 год, и я устал играть в бойскаута.
Ион очень нетерпелив. К тому же, он ревнует меня к Лучии. Она его тоже
недолюбливает: считает и не без оснований, недалеким парнем.
— В детстве, — задумчиво сказала мне она вечером, когда мы сидели у костра, — в
1992 году, я пережила сильное потрясение. Когда началась война с Приднестровьем, я
схватило папино охотничье ружье, и стала стрелять в окна. Мне казалось, что на наш
дом наступают сепаратисты…
Стоит ли говорить, что на их дом никто не наступал, потому что они жили в Кишиневе,
а война так и не покинула пределов Приднестровья? Так или иначе, но я растроган, и
прижимаю ее к себе. Мы шепчемся еще о чем-то у костра, и потом целуемся, долго и
нежно. Костер догорает, и мы идем в палатку.
К середине лета о нас даже написали в газете 'Флукс'. 'Своеобразный эксперимент
подготовки молодежи к защите страны', 'Спартанские традиции воспитания
молодежи', 'С таких мини-лагерей начинается будущее Молдавии'. Ну, и еще
несколько громких фраз. Еще к нам приезжали представители оппозиционной партии
либералов. Они взяли с нас обещание на следующий год открыть такой лагерь для
членов молодежного крыла этой партии. Это ценный опыт, говорят они.
— На следующий год, — мрачно роняет Ион, — нас уже не может быть в живых.
— Да бросьте вы, — смеются либералы, — бросьте…
Действительно, в наши планы не верит никто. Все просто представляют нас
романтиками, бойскаутами от политики. Иона это бесит.
— Когда мы возьмемся за дело? — спрашивает он меня.
Я жду. Народное корейское ополчение Ыйбен первые два года не воевало. Они просто
сидели в лесах, и их становилось все больше. Нас тоже прирастает: на полянке уже
двенадцать палаток, в которых живут шестьдесят юношей и девушек. Мы все
