собираемся стать воинами. Полиция нам не мешает: наш президент рассорился,
наконец, с Россией, и все, что имеет окраску национализма, ему по душе. Мы и не
стесняемся того, что мы — националисты. Националист это тот, кто любит свою нацию.
А не любят ее только христопродавцы, манкурты и чужаки. Пришлые. Как Смирнов.
— Когда мы его пристрелим? — спрашивает Ион.
Из десяти мишеней он поражает десятью. За восемь секунд. Я треплю его по щеке и
прошу потерпеть. Сидеть на земле уже холодно: середина августа, и по ночам бывает
холодно.
— Политика так не делается, — улыбаясь, объясняет Иону Лучия, — ничего несколько
вооруженных человек не добьются. Это все делается совсем по-другому.
Она знает как: Лучия политолог, она ветеран митингов протеста, она долго была
советником христиан-демократов… Она маленькая, хрупкая и чумная. Чертовски.
— Нужно готовить общественное мнение, — объясняет она, помахивая сигаретой, -
создавать партии, готовить молодежь, учиться на примерах Украины и Грузии…
Я не слушаю Лучию, но любуюсь ее губами, которыми она долго и правильно говорит.
Любовь моя. Весь наш Ыйбен ты считаешь пустой затеей.
Но почему-то ты здесь, Лучия.
Не верить, но идти за любовью, что может быть прекраснее?
В октябре наши сто пятьдесят членов молдавского Ыйбена возвращаются по домам и
институтам. Сердитый, — он похож на надувшегося филина, — Ион объясняется со мной.
Мы торчим здесь, громко и зло говорит он, из-за этой твоей… Для нее все это детские
игры, и возможность пожить с тобой в палатке в парке, да попасть на страницы газет. А
как же отец? Отец, который погиб, отстреливаясь от русских в комиссариате Бендер до
последнего?
Я долго объясняю, что еще не время, и иду к источнику. Вода бьет у одного из столбов
канатной дороги. Я гляжу, как она льется в белую канистру, и поднимаю воротник
куртки. Поздняя осень. Похолодало внезапно, поэтому желтые листья не успели
сгнить, и замерзли во всей красе. Поднимается ветер, и они начинают громко шуршать,
но я успеваю услышать выстрел.
И возвращаюсь, уже зная все.
У палатки лежит Лучия, — красивая, как никогда, — а рядом, с горящим взглядом
первопроходца, на ружье опирается Ион.
— Теперь, наконец, — спрашивает он, — мы можем заняться делом? Как ты думаешь,
брат?
К вечеру мы засыпаем ее листьями и едем ночным поездом в Бендеры. Соскакиваем с
поезда за километр до станции и идем лесом по направлению к Тирасполю. Утром нас
окружает патруль приднестровских пограничников, и мы отстреливаемся двадцать две
минуты. Главным образом благодаря Иону. Когда патронов остается совсем мало, я
стреляю брату в затылок. Нам все равно погибать, а отомстить за Лучию я просто
обязан. Ион поступил нехорошо. Несправедливо. А ведь мы все были Ыйбен.
Армией справедливости.
Эаннатум
Эаннатум был мужик, что надо. Даже шумеры, — а уж они уделяли реалистичности
изображения не так много времени, как некоторые думают, — отдавали дань его фигуре.
Сиськи у него были как у культуриста 21 века, твердые и квадратные. Пресс
идеальный, весь в квадратиках. Ляжки — двумя руками не обхватить. При этом он весь
был обмотан шкурами всяких животных. Ну, откуда я знаю, что у них тогда в Ираке
водилось? Тем более, пять тысяч лет назад. Главное, шкуры были. И шкуры, что надо.
На скульптурах и барельефах этого не видно, но я уверен, что Эаннатум надевал на
себя эти шкуры сразу после того, как снимал их с животных. И был весь покрыт
дымящейся кровью. А после охоты еще рубил головы пленным, — каким-нибудь
недомеркам из Умма, — а потом смотрел футбол. Ну, не совсем футбол, ведь эти, ну,
которыми Эаннатум руководил, они же ни хера не шарили в футболе таким, каким мы
его знаем. Ну, они просто пинали бурдюк какой-нибудь, в который перед этим
наливали воды под завязку. Или вина. Точно, вина! А потом вино выпивала та команда,
которая побеждала.
Нет, я не археолог какой-нибудь.
Просто у меня дома есть несколько книг об истории древнего царства Лагаш.
Представляете? Черт знает, как они там оказались. Я предполагаю, что остались от
прежней хозяйки. Старушка лет шестидесяти уехала в Москву, и оставила мне не
только свой буфет, стол и два стула, но и, оказывается, книги. Ну, 'Письма жен
декабристов мужьям' и 'Воспоминания Мариенгофа о воспоминаниях Есенина о
Мариенгофе' и тому подобную херню я сразу выкинул. Хотя нет, не всю. Герцена
четыре тома оставил: подкладываю вместо поломанной ножки дивана. Во-первых, все
это муть, которой забивают голову людям, которые из-за этой мути в голове не
становятся успешными. Во-вторых, я не очень люблю читать. И не надо всякой херни
про то, что, де, 'мало читаешь, значит глупый'. Эйнштейн, кстати, мало читал. При
этом он был великий математик. Я не математик, и не великий. Зато я прекрасный
менеджер высшего звена, управляющий с репутацией, которая позволяет зарабатывать
мне больше, чем десяти гастрабайтерах в Италии. А они там, поверьте, неплохо
зарабатывают. К тому же, я знаю четыре языка. Ну и что, что английский я выучил не
для того, чтобы читать Шекспира, а чтобы разобрать инструкцию к своему параплану?
Главное ведь — выучил. Самоучитель — вот книга, которую я признаю и перед которой
преклоняюсь. Знание — вот что сделало нас людьми. А вся эта художественная
литература не знание, а просто рефлексия какая-то. Пусть даже рефлексия гения, мне-
то что? Почему именно я должен ей интересоваться?! Нет, я не любитель таких книг. И
вообще книг.
А вот книжки об истории Лагаша меня, признаюсь, зацепили.
Особенно — истории про Эаннатума. Он был как бы руководителем нескольких городов
Лагаша. Лагаш это царство. Ну, не совсем царство, цивилизация тогда только
начиналась. Было шесть-семь городов… Что-то вроде сети закусочных… Нет, я не в
ресторанном бизнесе. Это неважно.
В общем, Эаннатум был царем этих нескольких городов, и помимо этого, всячески
продвигал в них цивилизацию. Строил водопровод, учил их париться в общественных
банях, строить склады, где собирали зерно и мед с пивом. На случай, если в
следующем году урожай будет плохонький. Ну, да. Стабилизационный фонд такой…
При этом Эаннатум вовсе не был занудой. Очкариком с перчатках, которому везде
мерещатся микробы, и который от слова 'жопа' падает в обморок. Ничего подобного!
Эаннатум был человек непритязательный, любил войны, развлечения, и охоту. На
охоте-то его постоянно и изображают на барельефах. Оригиналов я, конечно, не видел.
Но на фотографиях этих камней Эаннатум изображен мужиком, что надо! Крепким,
красивым, с надменным выражением лица. С другой стороны, чего ему из себя
интеллигента строить? Он вчера победил, наконец, этого мудака, царя Умма, и
прикончил его на площади. Устал, как собака. Год в походах. Ни пожрать, ни
выспаться. Даже матч футбольный с бурдюком некогда посмотреть…. Знаете, я вам
