одну вещь скажу, — мне кажется, Эаннатум страдал тем же, чем и я. Одна болезнь у нас.
Синдром менеджера.
Подчиненные мудаки, никому ничего доверить нельзя, крутишься, как белка в колесе, а
благодарности никакой. Зарплата большая, а времени, чтобы ее потратить, мало. Даже
за девушками некогда ухаживать. Потому никаких прелюдий, ласк. Поймаешь молодую
коллегу из новичков у стола вечерком, вот и вся любовь. Наверное, и у Эаннатума была
такая же херня. Только вместо практиканток из Экономической Академии он
жительниц покоренных городов загибал. Вот и вся радость. Еще в учебниках истории
написано, что Эаннатум, — помимо того, что был великий государственный деятель, -
распутник и обжора. Ну, уж извините. При таком бешеном ритме жизни как у нас, если
раз в неделю не напьешься, чтоб по-свински, чтоб стереть диски, с ума сойти можно.
Жизнь коротка, пашешь с утра до вечера, времени на долгие посиделки нет. Так что я
эти обвинения в адрес главы Лагаша отвергаю.
— Эаннатум был мужик, что надо! — говорю я. — Вот так-то, засранцы, и не хер тут!
Секретарша удивляется, но виду не подает. Ну, и хер с ней. Вообще, мне даже пришла в
голову мысль написать популярный учебник. Не только для детей, но и для широких
масс. Рассказать об Эаннатуме. О великом менеджере. Сказать:
— Лагаш был ПЕРВЫМ царством человечества, а Эаннатум был его великим
государственным деятелем.
Вы скажете, а как же Македонец, Цезарь, Бонапарт? Херня, отвечу я. Ведь Эаннатум
был первым. Первым деятелем подобного масштаба. Он сам до всего допер, а эти, как
я их называю, — 'вышеперечисленные', — уже шли по следам предшественников. Какая
работа была у Цезаря? Херня. Почитал про подвиги Александра, и вперед. У
Бонапарта? Открыл 'Записки о Галльской войне' и действуй.
Один Эаннатум шел действительно наобум.
И у него получалось! За двадцать лет царство с семи городов увеличилось до сорока.
Умма, главный конкурент, разрушена. Сто тысяч ее жителей казнены. С мужчин
содрали шкуру. Женщина трахнули, и потом содрали шкуру. Детей кого трахнули, с
кого шкуру содрали. Все материальные ценности перекачали в Лагаш. Вот это был
менеджмент!.. Знаете, я читал эти книги, — ровно три штуки, два года. Буквально в день
по строке. Смаковал. Чертовски интересная штука эта история. И, конечно, Эаннатум
стал моим кумиром. Я даже татуировку его на плече сделал.
А на прошлых выходных вывез весь свой отдел, — шестьдесят человек, — на природу, и
провел спартакиаду. Ну, для укрепления командного духа. Символические учения.
'Лагаш против Умма'. Девки из отдела носы воротили, но я виду не подавал.
Посмотрим, как они будут воротиться, когда им двадцать процентов оклада в конце
месяца срежут. А что? За деструктивизм. А кому не нравится, может идти на хер.
Само собой, была у Эаннатума и возлюбленная. Он говорил всем, что это богиня-Луна.
Верховное божество. По вечерам Эаннатум поднимался на вершину огромной башни, -
древние шумеры были мастера на такие, — и предавался любви с Луной. Так он, по
крайней мере, всем говорил. Ясное дело, шумеры восхищались, и все ждали, когда
богиня-Луна снесет им яичко от папы Эаннатума. Задумка, конечно, великолепная.
Боюсь, мне ее повторить не удастся. Это будет единственная деталь биографии
Эаннатума, которую я, в отличие от остальных, — пусть не в полную величину, но все-
таки, — не сумею повторить.
Нет, не то, чтобы у меня не было денег на какую-нибудь богиню. Да и Луну при
желании можно трахнуть. Причина совсем другая.
Где я найду шестьдесят шумеров?
'Юкос'
— Ты сидишь, сидишь, и ни хрена не делаешь, — говорит он, — целыми днями.
Сходи, что ли, на биржу труда.
От обиды у меня на глаза наворачиваются слезы, и я отворачиваюсь к окну. На
подоконнике, рядом с прищепками, прыгает воробей. Вверх и вперед. Когда я
занималась плаванием, тренер говорил нам: никогда не рвитесь вверх, вам нужно
плыть вперед, вперед, понимаете? Нечего прыгать тут. Только вперед. А ты, Ира,
какого черта застыла, и опять с раскрытым ртом? Воробей прыгает еще раз, и
поклевывает хлеб. Это я оставила. С утра. Черный. С семенами подсолнечника. Семена
не жареные, поэтому такой хлеб можно есть всем, всем, всем. Даже людям, больным
сахарным диабетом. Ни я, ни он, ни чем подобным не больны, — уверена, что и воробей
здоров, — но мне нравится покупать здоровые продукты.
— Мне нравится покупать здоровые продукты, — говорю я, и, спохватившись,
добавляю, — схожу, обязательно схожу. Найду я себе работу.
Он садится на стул, и складывает руки. Лицо у него усталое. Он сейчас, конечно,
пойдет на попятную. Он всегда идет на попятную. После того, как скажет гадость.
— Ты пойми, — убеждая, он неубедителен, — пойми ты, дело не в работе этой. Да и
черт с ней. Я просто хочу, чтобы ты хоть чем-нибудь занималась. Понимаешь?! Хоть
ЧЕМ-НИБУДЬ, Хобби. Увлечение. Чтобы ты крестиком вышивала. Вязала крючком.
Занялась дизайном. Фотографией. Конным спортом.
— Хорошо, — я думаю, что вечером надо выйти
Я думаю, его приводит в отчаяние то, что у меня нет никаких увлечений, кроме него.
Да и он уже — вряд ли мое увлечение. Когда-то, очень давно, я все время чуть
улыбалась. Ну, не то, чтобы улыбалась, но уголки моих губ были чуть подняты, и он
любил, — я знаю, любил, — брать меня за подбородок, и глядеть в мои губы. Еще он
спрашивал:
— Почему ты улыбаешься? Ну, скажи, ну, почему?
Все время. Я молчала, потому что ответить мне было нечего. Со временем я улыбаться
перестала. И он сейчас скучает, — я знаю, скучает, — по той, улыбающейся, мне.
Мужчины. Если игрушка им очень нравится, они ее ломают, а потом перестают ей
интересоваться, — она ведь поломана!
Раньше, давным-давно, я, может, интересовалась чем-то еще, кроме него. Но это его не
устраивало. Потом, когда меня ничего, кроме него не интересовало, он нервничал.
Сейчас мне, в общем-то, все глубоко безразлично. Но не я тому виной. Думаю, он это
понимает, и взгляд у него иногда становится виноватым.
— Он изменил меня, поломал мою волю, и навсегда стал частью меня, — сказала
принцесса Мэй, жена принца Фу-Дзю, — а когда это случилось, бросил меня.
Это цитата из книги 'Записки придворной дамы', которую он как-то принес домой.
Иногда я читала ее, иногда он успевал взять книгу, в общем, закончили мы ее читать
примерно в одно время. И от меня не укрылось то, что, читая этот отрывок (я видела
номер страницы) он быстро взглянул на меня. Бедный. Он и в самом деле думает, что я
мучаюсь.
— Бедная, — он погладил меня по голове, — ты, наверное, мучаешься.
— В смысле? — мне иногда нравится делать вид, что я совсем, ну, ничегошеньки, ни
черта, или, как он говорит, ни хрена, не понимаю. — С чего это?
— Ну, — сразу растерялся он, — сидишь дома. Я тебя… подавляю, что ли?..
Я жму плечами, и режу хлеб. Он начинает злиться, и мы ложимся спать спиной друг к
