Ой, строго осудили: десять лет никак.
Ну, это я двумя руками одобряю. Это здорово. Весь капитализм, собственно говоря, на нефти и держится. Отбери её у него — он и рухнет.
Вскоре мы съехали с проспекта в один из уютных дворов, приблизились к красивому высотному зданию из светлого камня, необычному такому, с какими-то выступами, декоративными неровностями, и остановились.
— Вы здесь живёте? — спросил я, показывая удивлённо на дом.
— Да, — ответила Даша. — Шестикомнатная квартира на двадцать втором этаже. Сколько мы, мам, уже здесь, восемь лет?
— Почти восемь, — ответила утвердительно мать.
Мы выбрались наружу, оставшийся в машине отец подъехал к зданию вплотную, массивные металлические ворота, что красовались перед ним в стене, стали вдруг открываться, он завёл машину внутрь, и она, мелькнув синим боком, завернула за поворот, устремлявшийся куда-то вниз. По всей видимости, это была подземная парковка.
— Пойдём, Витя! — позвала меня мать, справедливо решив, что я собрался дожидаться отца. — Он прямо оттуда на лифте поднимется.
Я оглядывался по сторонам, стараясь впитать в себя всё, что вижу, слышу и чувствую. Дворик перед домом пуст не был: в песочнице под присмотром мам возились три малыша, двое мужчин пожилого возраста играли в небольшой беседке в домино, ещё один чуть поодаль читал на скамейке газету. Поднявшись с другой скамейки, решительной походкой пересекал двор по диагонали полный парень в белой футболке. Почему-то я задержал на нём взгляд дольше. Словно что-то знакомое мелькнуло в нём — хотя что знакомое может быть у меня в этом мире?
Парень повернул вдруг в мою сторону голову и от неожиданности я остановился. На меня смотрел Пятачок. Вылитый Пятачок — тот же взгляд, те же полные щёки, тот же маленький рот. Парень тут же отвернулся, потом и вовсе исчез из вида, заступив по тропке в заросли зелени, а я, удивлённый, продолжал вглядываться в деревья, за которыми уже и силуэт его не виднелся. Матери пришлось окликать меня снова. А вот Даша заметила, как внимательно я провожал взглядом парня, так похожего на бывшего моего друга, а впоследствии подлого предателя. Интересное выражение лица её посетило.
Или мне показалось? Как и сходство неизвестного советского парня с Пятачком?
Мы зашли в подъезд и поднялись в просторном, чрезвычайно скоростном лифте — я даже «двадцать два» не успел про себя произнести — на этот самый двадцать второй этаж.
На лестничной площадке имелось четыре двери. Мы повернули направо, к той, на которой значились цифры 87. Мать достала связку ключей, просунула один из них в замочную скважину, и через мгновение мы заступили в просторные советские хоромы. Вид одного лишь коридора вызвал во мне лёгкое головокружение. Пожалуй, его метража хватило бы, чтобы переплюнуть площадь всей нашей квартиры в параллельном измерении. В обе стороны расходились комнаты — я шёл и угадывал, что из них представляет собой каждая. Вот зал — мать твою, вот это залище, в нём можно играть в футбол! — роскошная мягкая мебель с четырьмя единицами кресел и длиннющим диваном, широченная плоская панель на стене (телевизор что ли?), дверь на балкон, более напоминавший смотровую площадку для прогулок. Вот кухня — вся по периметру заставлена и завешана шкафами, пара электрических вытяжек под потолком, хитро организованные ряды полок с посудой и кухонной утварью. Вот спальня, видимо родительская — массивная двуспальная кровать с высокими спинками в дизайне средневековой Франции, трюмо в углу, заставленное баночками и мазями. Вот комната Даши — что-то такое навороченное, расхристанное, радикально несоветское: на стенах надписи латиницей, под потолком на верёвочках болтаются какие-то чучела, странной формы кровать (надувная, нет?) с валяющейся на ней гитарой, горы хлама по углам. Неужели добросовестные советские родители, среди которых Герой Советского Союза, позволяют дочери превращать собственную комнату в стойбище полудиких хиппи?
— Здесь не прибрано, — торопливо закрыла перед моим носом дверь Даша. — Потом посмотришь. А вот это, — сделала она несколько шагов по коридору, — твоя.
И, толкнув дверь, ввела меня в моё обиталище. Я ожидал увидеть тоже нечто вычурное, но комната оказалась вполне обыкновенной: кровать, платяной шкаф, стол. Только плоский телевизор на стене да расставленная по комнате аппаратура из нескольких блоков, в которых угадывались проигрыватели дисков всевозможных форматов, усилитель, вроде бы тюнер, ещё что-то, напоминавшее какие-то хайэндовские предусилители (а, собственно, они это и были) и несколько симпатичных колонок по углам. Мой двойник Витя явно был меломаном, за что заслуживал поощрений. На столе покоился прямоугольный аппарат, напоминавший наши ноутбуки.
— Ноутбук, да? — спросил я Дашу.
— Угу, — кивнула она.
Я почему-то ожидал, что она меня поправит. Что ноутбуки в Советском Союзе называются как-то по- другому.
— Прямо так и называется: ноутбук? — переспросил я. — Не иначе?
— Прямо так, — согласилась она удивлённо. — А ты как хотел?
— Ну, не знаю. Казалось, что технический прогресс должен был принять здесь какие-то свои особенности. А это что — DVD-плейер?
— Десять баллов! — сострила Даша. — Ты рождён для жизни в СССР.
— Тоже именно так называется?
— Тоже.
— Странно. Никакой разницы с тем миром.
— Ну а с чего она должна возникнуть? Разработки в бытовой технике когда начались! Телевидение — это тридцатые годы прошлого века, радио ещё раньше. Компьютеры уже в пятидесятых появились. В эти времена в наших мирах различия не наблюдались. Как ты знаешь, радикально история отклонилась в 1986 году, когда этот исландский журналист-придурок уничтожил нашего генерального секретаря. Ну, а к этому времени в мире электроники уже приличная база была накоплена. Особенно-то не соригинальничаешь, только в русле предыдущих открытий можно было двигаться.
Как выяснилось, она училась в радиотехническом институте, так что тема была ей близка. Они там, оказывается, сами компьютеры с дивидишниками собирали. Так что можно обращаться, если потребуется.
— Этот придурок, — ответил я, — великий герой. Он спас вас он нерадивого правителя. Я не ожидал, что ты так непочтительно о Сигурде отзовёшься. Знаешь, даже покоробило как-то. В том мире я просто молился на него.
— Да я-то тебя понимаю, — плюхнулась на кровать Даша. — И даже симпатизирую этому исландцу. Но вообще же в Союзе его считают исчадием ада. Нет, у нас тоже есть понимание, что Горбачёв и здесь мог Союз развалить, хотя его и не принято высказывать вслух, но раз не развалил, то почёт ему и уважение. Здесь смотрят на вещи так: почему мы должны соотносить свою историю с какой-то параллельной реальностью и ходом событий, который главенствует там? Это считается ущербной, изначально слабой и проигрышной позицией. В идеале надо жить так, чтобы не обращать внимание на внешние раздражители и творить свою историю самостоятельно, не так ли? Что если завтра обнаружится ещё один мир — а произойти это может очень даже запросто, уже доказано, что вселенная таит в себе множество измерений — и что же, нам придётся пересматривать своё прошлое? Вдруг кто-нибудь, ну, например, Юрий Гагарин, не погибнет в конце шестидесятых, а станет в этом новом мире диктатором, который для прихода к власти совершит в стране переворот и уничтожит миллионы людей. Что же нам, придётся признавать Гагарина сволочью и здесь?
— В твоих словах есть своя правда и логика, но жить так, словно не существует другого мира, словно там нет людей, порабощённых властью капитала, жить, закрывая глаза на их страдания и не пытаться им помочь, нельзя. Раз открыт другой мир, хочешь ты того или не хочешь, он станет и частью твоей жизни.
— Страдания… — поморщилась Даша. — Знаешь, честно говоря, здесь немало тех, кто видит в том мире немало плюсов. Это здесь, в исконном Союзе жизнь довольно сытая, а на окраинах мира, в той же Америке всё совсем не так. Наши газеты умалчивают об этом, а вот отец рассказывал мне, что они там
