— Виталь! — раздался за дверью разнузданный мужской оклик. Нетвёрдый стук последовал тут же. — Виталя, чего сидишь взаперти!? Выходи на свет божий, потусуйся с семьёй.
Я не отзывался. С каких это пор, пьянь вонючая, ты моей семьёй стал?
— Это Эдуард, ты слышишь? — мамашкин трахарь принялся барабанить в дверь сильнее. — Живой, нет?
— Чего тебе надо? — ответил я наконец.
— Чего, чего, — передразнил тот, довольный тем, что его не игнорируют, а общаются с ним как со взрослым, а значит уважают. — Пообщаться с тобой хочу. За жизнь перетереть. Пойдём, выбирайся! Мы с матерью на кухне интересную беседу ведём.
— Ага! — тут как тут и мамашка. — Виталик, выйди, мнение твоё хотим узнать.
Оба, довольные чем-то, вдохновенно захрюкали.
— Идите в жопу, — бросил я им. — Срать я на вас хотел.
Далее в течение двадцати минут пришлось выслушать эмоциональные тирады двух немолодых и подвыпивших людей, касавшиеся практически всех аспектов моего бренного существования.
— Да какая ему девушка, о чём ты?! — я так и видел, как разгорячённый Эдя, выпучив глаза, тревожно разводит руки в стороны. — Он же онанист. Сидит там и дрочит. Ты чувствуешь, какой запах оттуда прёт?
— Виталь, не позорься перед людьми! — взывала мать. — Выруби ты эти свои «Верасы» на хер. Стыдно же, ей богу, в наше время такое старьё гонять.
— Да, да, — тряс в праведном гневе Эдуард башкой, так, что порой она ширкала грязными патлами волос о дверь, а порой и встречалась с ней высоким сморщенным лбом, — это и есть самое настоящее презрение. Ни в грош я вас не ставлю и впредь ставить не собираюсь, но деньгами на жизнь вы меня, мразь этакая, обеспечьте. Э-э, хрен пойми от кого рождённый, а теперь благодарности от него ждёшь? Что ты, Люд, что ты! Он тебя с балкона как-нито вышвырнет, вот его благодарность какая будет.
— Сынок ведь единственный! — визгливо рыдала матуха. — Кровинушка родная! Рожала в муках, пестовала, ночей не высыпала. Каждую складочку целовала, каждую болячку лечила. Света белого не видела.
В конце концов я разозлился. Чёрт меня дери, я всё же разозлился! Я не прав, контроль терять нельзя, это чревато сбоями — не только для меня чревато — но научиться управлять злостью трудно. Вскочил с кровати, заглянул в ноутбук и после десяти секунд поиска наткнулся на вожделенную рекламу.
«Завалю на хрен весь Комитет, — мелькнула мысль, — и стану навеки Иудой».
«А ну и нечего стесняться, — мелькнула тут же другая. — От обратного если смотреть, то так и получается, что надо звонить и интересоваться. Это нормально. Не интересуются только шифрующиеся революционеры — там, где надо, тоже это понимают».
«Если что — симку сожгу, — явилась третья и окончательная. — Она всё равно левая».
И вроде как она, эта третья, меня окончательно успокоила, хотя глупой была до безобразия. Вычислить местонахождение человека можно было и по одному-единственному звонку, а возможно, что и вовсе без звонка, только по факту владения сим-картой или даже телефоном. Технологии всё позволяют. Всё и любому школьнику.
Набрал заветный номер.
Женский голос. Вполне дружелюбный.
Говорю!
— Здравствуйте, насчёт эмиграции хотел узнать. Ну, типа, как и сколько стоит.
— Очень хорошо. Вам надо подъехать к нам в офис…
— Подъехать?
— Да, мы по телефону информации не даём.
— А вы вообще что за контора? То есть, именно вы отправку совершаете, или ещё кто-то над вами?
— Мы — посредническая фирма, — после лёгкой паузы объяснила девушка. — На коммерческих условиях даём адрес эмиграционного центра. Вы туда едете и обсуждаете условия эмиграции.
— А если я его без вас узнаю?
— Не узнаете. А если узнаете, то без нашего направления вас туда всё равно не пустят.
Ну правильно! Где я живу? В продажной России!
— И сколько стоят ваши услуги?
— Расценки сообщаем на месте.
— Ой ты блин!..
— Вас ещё интересует наша помощь?
Мать с полюбовником продолжали выдавать за дверью горячие философские сентенции.
— Ладно, ладно, — сдался я, — говорите адрес.
Контора располагалась где-то в районе Павелецкого вокзала. Не так далеко, но дело не в этом. Что если они передадут меня сейчас другой посреднической конторе, а та третьей и так до бесконечности? Я ничему не удивлюсь, от этих изуверов-капиталюг можно ожидать чего угодно.
Захватил ствол. А то мало ли. Сейчас, в кобуре, удобнее. Болтается на боку и успокаивает. Кобуру на рынке взял, там их полно оказалось.
— Ты куда? — недоумевающе взирала на меня мать, пока я торопливо одевался в прихожей.
— Он прогуляться, — поглаживая по плечу, вроде как успокаивал её Эдя. — Пусть, пусть. Это полезно.
— Я и так тебя неделями не вижу, — попыталась всплакнуть матуха, в мгновение ока войдя в роль борющейся за семейное счастье и будущее сына-оболтуса женщины. — Где тебя искать если что? Потеплее одевайся, там холодно.
Посредническая фирма располагалась в полуподвальном помещении обыкновенного жилого дома, вход с торца. От одного вида замызганной двери, к которой вели кривые и грязные ступеньки, эмигрировать уже не тянуло. Не то чтобы сама по себе эмиграция окрасилась в унылые цвета, просто в глубине моментально возникло ощущение, что вся эта эмиграция — дешёвая лажа и лоховской развод. Неужели серьёзный научный центр, занимающийся искривлением пространства, мог иметь таких убогих партнёров?
Однако я спустился. Коридор, открывшийся за входной металлической дверью, почти сразу упёрся в не менее замызганную, что и снаружи, кожаную дверь без опознавательных знаков. За ней появилась деваха секретарского формата — с ней я разговаривал по телефону, не с ней? — и почти обрадовано принялась знакомить меня с условиями предоставления информации. Кроме меня из посетителей в конторе не было никого. Условия, собственно говоря, уложились в три слова:
— Десять тысяч рублей.
— Ничего себе, — буркнул я. — И это за адрес?
— За адрес и направление.
— Неплохо устроились, я погляжу.
— Выбирайте, — отразила она мой скепсис заученной фразой, позой и выражением лица, — счастливая жизнь в Советском Союзе, либо вот это всё вокруг.
Вот это всё, а именно унылое убранство так называемого офиса, состоявшего из стола, стула и шкафа с несколькими пустыми папками, действительно навевало тоску. Достаточная сумма при себе имелась — всё же недавно кассу взяли.
— Ну хорошо, — полез я в карман, — уговорили.
Заполнив шариковой ручкой небольшой прямоугольный бланк, напоминавший открытку, и поставив на нём прямоугольную же печать, она передала его мне в обмен на необходимую сумму.
— Я тоже когда-нибудь в Союз смотаюсь, — деваха решила напоследок порадовать меня искренностью и пониманием. — Разве это жизнь тут у нас?
Я не ответил.
