Однако в то утро мы превысили лимит косяков многократно.
Сперва мы пропустили встречу с отцом родным.
— Не забываем: утром у нас завтрак с podatelem blag! — предупредил Даглас за день до. — На банкете вечером его не будет, он в Москву улетает, так что будьте добры…
Разумеется, это нам. Остальные-то не такие раздолбаи, как близнецы Кругловы. Нам Даглас звонит по десять раз на дню, даже если мы находимся в одном помещении. Что делать — нас постоянно нужно спускать с небес в лабу, иначе ни результатов, ни отчётов.
«Подателя благ» Даглас произносит по-русски, как и «отца родного». Так уж вышло, что прозвища в нашем интернациональном коллективе раздаю я, и приклеиваются они насмерть. А прозвища я придумываю на русском.
В России популярен миф о засилье русскими специалистами американских компаний. Русских здесь, конечно, как собак нерезаных, но я бы не сказал, что больше, допустим, чем индусов. Или китайцев. Или латиносов. Америка — огромный плавильный котёл наций, и здесь совершенно неважно, какой ты национальности. По-английски все говорят одинаково плохо. Мы на этом фоне выглядели вполне себе ничего, особенно после трёх лет Массачусетского технического универа, оконченного экстерном.
Однако отцом родным нашей лаборатории тоже был русский, по фамилии Гумилёв. Причём русским не только по происхождению, но и по гражданству, как и мы. Это был какой-то магнат, владелец заводов, газет, пароходов, и в его благонамеренность и приверженность науке мы не очень верили. Знаем мы этих русских нуворишей, от слова «вор». И хотя на его официальном сайте было написано, что он, якобы, вообще из наших, из ударенных будущим, и даже что-то сечёт в науке, верилось в это с трудом.
Денег на исследование, впрочем, он не жалел. Но и отчитываться приходилось за каждый потраченный цент. Даглас почти забил на эксперименты, занимаясь составлением смет и отчётов, и бредил Цюрихом, куда он собирался уехать сразу по окончании проекта, потому что чистая наука его интересовала больше практического её применения. Егор тоже предпочитал теоретические выкладки, в отличие от меня, экспериментатора и прагматика до мозга костей.
Кто бы мог подумать, что всё так обернётся. Прагматиком должен был стать именно Егор, потому что большую часть нашей с ним совместной жизни он заботился обо мне, и был не то, что жёстким, но даже жестоким решателем проблем. Однако с того момента, как я обрёл самостоятельность мышления, Егор будто оттаял, размяк, и склонен был подолгу погружаться в себя, предоставив мне полную свободу действий.
Теперь все вопросы быта и практического применения теоретических выкладок моего брата легло на меня, но мне это нравилось. Я с наслаждением работал, заказывал еду, отдавал распоряжения консьержу, и слыл матершинником-виртуозом. Ругаться мне нравилось, тем более что ма это делала с таким смаком и мастерством, что я нехотя перенял некоторые её интонации и выражения. А уж «окунись в алебастр», подцепленное в незапамятные времена у капитана Бори Грузина, вовсе стало визитной карточкой нашей семейки.
Впрочем, о семейке потом. Нас ждал завтрак с подателем благ.
Конечно, мы сказали, что внесём завтрак в наше расписание, и тут же благополучно об этом забыли. На повестке дня стояли вопросы посерьёзнее, чем какие-то завтраки с приседаниями.
В лаборатории завёлся «крот». Причём не банальный какой-то промышленный шпион, а такой матёрый саботажник, враг народа. И хотя Егор мне не верил, я чуял — прошлый эксперимент, обернувшийся аварией на полигоне, спланирован и исполнен тайным врагом, который потом тщательно за собой подтёр всё дерьмо.
Впрочем, ругались мы не из-за шпиона.
Просто я попытался издалека внушить Егору мысль немного изменить схему установки, фигурально выражаясь — пару контактов перепаять. Дел, в общем, на полчаса, а мощность установки увеличится в разы.
— Отставить, — сказал Егор. — Сначала проведём эксперимент так, как запланировали, а потом переключай, что хочешь. Но сначала я просчитаю…
— Да я просчитал всё, — перебил я. — Всё будет как в аптеке, должен получиться стабильный канал, только с наименьшими энергозатратами, и безопаснее, чем прошлый раз. Я даже свой КПК не пожалею, чтобы запулить…
— Никаких «запулить», — сказал Егор. — Всё будет по плану. Ты в прошлый раз тоже запулил, подстанция сгорела.
— Так там и напряга другая была, ты чего! Даглас же сам сказал, что это не моя вина.
— А чья? Шпиона твоего? Если бы ты меня слушал, мы бы чуть позже всё сделали, как ты придумал, и никто бы не пострадал.
— Если бы я тебя слушал, нам бы полтора миллиона на эксперимент не отстегнули! Вспомни, если бы я там всю схему не перепаял, нас бы до сих пор по всему полигону собирали.
— Это случайность была, и не факт, что благодаря тебе мы все не погибли. Наоборот — если бы не влез в установку, может, всё нормально бы прошло. Ты же сам потом признался, что едва штаны не испачкал…
Ну, у меня в любом бы случае не получилось — сфинктеры у нас контролирует Егор, и держит это дело на таком контроле, что приходится толкать его, чтобы он вывел нас в туалет.
Я ещё не говорил, что мы ишио-омфалопаги?
Самый распространённый вид сиамских близнецов: две ноги, два туловища. Репродуктивная и выделительная системы — общие, остальное поврозь. То есть с головы по пояс примерно — мы свои собственные, а ниже — общие, и с этим приходится мириться. Хотя с каждым днём мириться хочется всё меньше. Жаль, что операции по разделению таких уродов, как мы, не делают, давно бы уже разбежались. С девчонками не познакомиться даже, не то, чтобы семью завести. И дело не в том даже, что девчонки нас боятся — на самом деле они не против романтических приключений, но мы с Егором друг друга стесняемся.
Словом, недовольство друг другом, невозможностью решить нашу маленькую проблему, неустроенность личной жизни и всё такое — это та пороховая бочка, на которой нам приходится сидеть. И порох иногда взрывается. Любая научная конференция, любая вечеринка с нашим участием непременно заканчивается скандалом. Сначала мы спорим, потом договариваемся не мутить воду, а потом, когда всё вроде успокаивается, находится какая-нибудь мелочь, которая раздражает меня или Егора, и мы срываемся. Сначала просто ругань, потом мордобой, потом крушение всего подряд.
Нам несколько раз намекали уже, что неплохо бы сходить на курсы по управлению гневом, но то ли мы такие неподдающиеся, то ли курсы были так себе. Мы поломали там всю мебель, обозвали всех нехорошими словами (ну, ладно, ладно, обозвал я, а Егор только горланил, что в жизни больше в этот дурдом не придёт), и несколько дней провели на общественных работах. На какое-то время это нас успокоило, но проблема так и осталась не устранённой.
Вот эта не устранённая проблема и поглотила нас с самого раннего утра. Вечером мы вопрос внешнего контура отложили до утра, но утром Егор не упомянул о ней ни полусловом, видимо, рассчитывал, что я забуду. А я не забыл, и решил, что если уж мой братец молчит, то я распоряжусь обо всём в лабе, а с Дагласом как-нибудь договорюсь, и вместе мы уже уломаем Егора.
Но когда мы уже спускались к такси, чтобы ехать в «Мариотт», на завтрак в обществе Андрея Гумилёва… знакомая фамилия, не то писатель такой, не общественный деятель был… я сказал:
— Ну, хватит дуться. Давай заскочим на десять минут в лабу, я тебе всё объясню!
— Мы опоздаем.
— Никуда мы не опоздаем: до отеля десять минут на автобусе из лабы. Всё равно за два часа до встречи вышли. Мы только туда — и сразу обратно.
При нашем взрывном характере на компромиссы между собой мы идём слишком легко. На самом же деле это не компромисс, а дешёвая нашлёпка. Думаю, это потому, что мы хотим усыпить бдительность друг друга. Рано или поздно все эти компромиссы заканчиваются побоищем, но мы продолжаем себя обманывать, что таким образом пытаемся найти общий язык.
Егор согласился. Видимо, полагая, что в лабе откажется принимать мою точку зрения. Но меня не проведёшь, в конце концов, интуиция — это моя суперсила, а не его. Суперсила Егора — в последовательности выполняемых операций. Я решил, что всё равно сделаю по-своему, и будь что будет
