Да, он желал эту женщину так остро, что все его тело изнемогало от боли и томления. Но не сейчас, когда она в гневе бросала ему вызов, когда хотела только одного — доказать свою власть над ним. Если ее не привлекал сам Грегори как таковой, если ею двигали какие-то иные мотивы — то он отказывался от нее.
Эта мысль заставила юношу задуматься, привычно анализируя события и поступки. Его чувства были обострены, ум возбужден мощью земли, на которой он стоял. С чего бы Финистер так сердиться и так отчаянно взывать к его сексуальности? Неужели только оттого, что он не бросился разыскивать ее по горячим следам?
Вряд ли это вызвано только ее желанием первенствовать. Конечно, ее гнев мог быть всего лишь очередной уловкой в той игре, цель которой — во что бы то ни стало совратить Грегори. Но зачем ей это, если она не влюблена? Ах, как бы он был польщен, как страстно хотелось ему верить, что Финистер в наступление толкает именно любовь! Но, увы, обостренная проницательность вынуждала юношу признать: это маловероятно.
Итак, этот слабоумный мальчишка по-прежнему отвергает ее, отказывается взять то, что само идет в руки.
Мог ли он заподозрить ее истинные намерения? Возможно, он догадался, что она хочет его убить сразу же, как только одурманит страстью? Нет, конечно же, нет!
Однако, надо ковать железо, пока горячо: ей не удастся сковать юношу большим желанием, чем сейчас. Если Грегори не собирается доводить дело до логического конца — это сделает она. Приподнявшись, Финистер обхватила его голову, притянула к себе и поцеловала: сначала — легко, едва касаясь его губ своими, трепещущими от страсти, а затем — все более настойчиво, дразня жадным языком. И когда его губы доверчиво раскрылись навстречу, а руки обвились вокруг ее талии, Финистер осторожно потянулась мыслями к сознанию юноши. Она исподволь подталкивала его в страну любовных грез, заводя так далеко, чтобы полностью отрешить от реального мира.
Грегори хорошо понимал, что происходит и с какой целью, но он позволил безумной надежде подхватить себя и унести на крыльях. Его сердце так хотело верить в то, что ум начисто отрицал — в истинную любовь Финистер. Юноша прекрасно помнил науку о поцелуях, преподанную ему Джеффри, и даже постарался применить эти знания на практике. Как-то непроизвольно он затянул и углубил поцелуй, тогда как руки его касались плечей и спины девушки в местах, о которых толковал ему брат. С ликованием ощущал он, что эти прикосновения все более заводят Финистер. Желая доставить ей еще большее наслаждение, юноша ловил ток ее чувственности, усиливал многократно и возвращал обратно. Его желание также вызывало ответный трепет в женском теле, подводя его к пику ощущений. В какой-то момент Грегори почувствовал, что взорвется, если этот поцелуй продлится еще сколько-нибудь. Сладостные конвульсии сотрясали все тело Финистер: потеряв голову от изумления, она таяла, растворялась в его объятьях. Что касается Грегори, то он совершенно потерялся в этом поцелуе, в экстазе, в самый центр которого бросило его искусство ведьмы. Их чувства, подпитывая друг друга, разрастались и кружили обоих молодых людей в водовороте, поглотившем и волю их, и способность действовать. Вероятно, подобная страсть исчерпала все силы Финистер, потому что она внезапно прервала этот поцелуй и обмякла в руках юноши.
Грегори пошатнулся со своей драгоценной ношей, сам едва не лишаясь чувств. Однако энергия того места, где они находились, наполнила его новой силой, и он со всей нежностью, на какую был способен, мысленно потянулся к сознанию девушки. Сначала он нашел лишь нечто, похожее на светлый, радужный туман.
Очень бережно Грегори попытался пробиться сквозь эту дымку, возможно, желая обрести на ментальном плане наслаждение, в котором было отказано его телу.
То, что он там обнаружил, заставило его похолодеть' обратив сердце в лед. Там, под пеленой истинной страсти, все еще тлели огонь ненависти и жажда мести.
Юноша явственно увидел страстное желание поработить или убить его, когда он потеряет обычную бдительность. Любовные игры были лишь маскировкой истинной цели. Ведьма намеревалась во что бы то ни стало выполнить свою работу, а любовный дурман только давал отсрочку, но не отменял задание.
Это открытие повергло Грегори в отчаяние, столь же глубокое, как и его недавний восторг. Великая скорбь окутала юношу. Опустившись на колени, он держал на руках бесчувственное тело женщины и смотрел на него с мукой и тоской. Неудача буквально раздавила его.
Увы, все усилия были напрасны! Похоже, он сплоховал. Да, его чары разожгли в этой женщине желание, увлекли ее в вихрь страстей, но он сам, его лицо, его тело, его личность, не смогли завоевать ее любовь.
Там его и застала Корделия: рыдающего над бесчувственным телом. Он был настолько погружен в свое горе, что даже не заметил отчаянный зов о помощи, который она послала матери и брату.
Что-то на миг заслонило лик луны. Посмотрев наверх, Корделия увидел силуэт материнской метлы, которая, однако, несла две фигуры. Так вот почему Джеффри не телепортировался мгновенно, а пообещал скоро быть. Корделия встревожилась еще больше. Она гадала, что же случилось с братом, почему он не перемещался, как обычно, а летел на метле?
Она успокоилась, но ненамного, когда Джеффри легко спрыгнул на землю и проговорил, обращаясь к матери:
— Мама, ты еще не совсем оправилась для подобных полетов!
В голосе звучала озабоченность, и Корделия рванулась вперед.
— Оправилась? От чего оправилась?
— Не волнуйся, Джеффри, я выспалась на славу, — успокоила его мать. — Успокойся, сынок, в интересах нашей подопечной и наших собственных я не стану даже пытаться лечить ее, если не буду уверена в своих силах.
Она повернулась к дочери.
— Не волнуйся, Корделия, твой брат очень заботлив, однако я вовсе не так плоха, как он думает.
— Нет, конечно, — съязвил Джеффри. — Всего-навсего легкое истощение. Ты ведь сначала лишь играла в загадки с компьютером, а затем выпытывала у него сведения об устройстве человеческого мозга.
— Какой компьютер, мама? — удивилась Корделия. — Где?
Она не успокоилась, пока не услышала всю историю, по крайней мере вкратце. К концу рассказа ее удивление сменилось восхищением.
— Ты должна рассказать мне все подробно о своей победе над компьютером, мама, но позже, — сказала она наконец. — А сейчас, Джеффри прав, будь осторожна, не навреди себе.
— Буду, буду, не беспокойся. Надеюсь, ты не сомневаешься хотя бы в моей заботе о нашей пациентке, — Гвен тепло потрепала дочь по руке. — Ну, а теперь — что здесь так некстати стряслось? О- о…
Она уставилась на своего младшего отпрыска, сидящего на земле перед раскаленной стеной, испускающей в сумерках слабое свечение. Грегори низко склонился над телом молодой красавицы. Даже отсюда, с расстояния в десять ярдов[4] Гвен могла видеть, как сотрясаются от рыданий его плечи. Она приблизилась к Корделии и спросила вполголоса:
— Что здесь произошло?
— Понятия не имею, — так же тихо ответила ей дочь. — Я увидела то же, что и вы сейчас, и побоялась выяснять без тебя.
Гвен осторожно коснулась сознания сына и обнаружила его в крайнем смятении.
— Ты поступила очень разумно, Корделия, не трогая его в таком состоянии.
Затем она сделал шаг вперед и опустилась на колени перед Грегори.
— Что ты так оплакиваешь, сын мой? — мягко спросила она.
— Умершую навсегда любовь, — безжизненным голосом отвечал ей юноша.
Нахмурившись, Гвен с минуту разглядывала его.
— Правильнее сказать — безответную любовь, — поправила она. — И ничего удивительного, если бедняжка, которую ты держишь на руках, действительно была так изуродована внутри, как мне кажется. Она не сможет полюбить ни тебя, ни любого другого мужчину.
Грегори поднял на нее помертвевший взгляд.
