Их взгляды встретились. Хм. Ну и выдержка.
— Ты ведь тоже изучаешь археологию?
— Да.
— Думаешь, можно провести аналогию между твоим отцом и Франклином?
В лице Джона наконец-то промелькнул интерес.
— Франклином? — Он усмехнулся. — Нет. Он ищет Фрэнсиса Крозье.
— Крозье, который написал ту записку?
— Да.
— Послание в бутылке… Весьма романтично.
Джон раздраженно фыркнул:
— Да, некоторые так думают. Из-за приписки, которую сделал Крозье в конце: «А величавые челны вперед, вперед плывут…» Они считают, что эта строчка адресована Софье, племяннице Франклина. Крозье просил ее руки, но был отвергнут.
— Бедняга.
— Знаешь это стихотворение?
— Нет, — призналась Джо. — Кто его автор?
— Ты что, не читала Теннисона?
Джон чуть заметно улыбнулся и начал декламировать:
Они посмотрели друг на друга. Джо всего на долю секунды, но очень отчетливо увидела в его лице то, что он пытался спрятать в себе. Увидела боль отчуждения.
— А ты кого потерял, Джон? — спросила она.
Он вдруг вскочил ка ноги, рывком распахнул дверь и вышел не оглядываясь.
4
Октябрьская луна в Арктике — красивое зрелище. Огастус Питерман подолгу смотрел на нее с палубы «Террора».
Ему с трудом верилось, что они находятся почти на краю земли, далеко на севере, где луна день и ночь перекатывается по небу, ни на мгновение не опускаясь за горизонт. Где сияют восхитительным лунным светом снег, вода и даже берег острова Бичи, а запертые в зимней гавани корабли кажутся рисунками, выполненными тушью на листе бумаги. По мере того как дневной свет угасал и луна все напористее затмевала солнце, Гас все больше недоумевал, почему ему не страшно. Он всегда боялся темноты, но, по-видимому, прежний страх покинул его. И слава Богу. Потому что отныне ему предстоит несколько месяцев жить в кромешном мраке, рассеиваемом только вот этой луной.
Все лето Гас пребывал в трепетном возбуждении. С июля они проплыли пролив Ланкастер и вышли в пролив Веллингтон. Оба экипажа облетел слух, что, возможно, они совсем скоро найдут проход и меньше чем через три недели уже оставят его позади.
Восьмого августа показались первые моржи.
И первые айсберги.
— Надвигается шторм, — предупредил Джон Торрингтон.
Гас беспокоился за Торрингтона. Последние две недели Джон плохо выглядел.
— Иди посмотри на моржей, Гас, — сказал ему Джон.
Гас поднялся на палубу. Метрах в пятидесяти от корабля резвилось целое стадо моржей. Но не моржи завладели вниманием Гаса. Он смотрел на море, где еще не так давно пестрели лишь отдельные плавучие льдины — теперь чистой воды впереди видно не было.
Ночью налетел штормовой ветер. Гас проснулся от его завывания. Корабль как-то странно танцевал на воде, будто его дергали за корму чьи-то невидимые руки. К трем часам ночи поднялся настоящий ураган.
В восемь утра с «Террора» увидели «Эребус» — он по-прежнему шел впереди, но теперь по бокам у него дрейфовали два огромных айсберга. Моряки на «Терроре» затаили дыхание, ожидая, что айсберги вот-вот сокрушат флагманский корабль. Но «Террору» удалось пришвартоваться к невысокому айсбергу, и так, на буксире у льдины, он поплыл дальше.
Гас впервые видел, чтобы лед скапливался так быстро. Всего сутки назад никто почти не сомневался, что через три недели экспедиция достигнет западного побережья Канады. Теперь же корабли попали во власть наступающей зимы. От оптимизма не осталось и следа.
Командование решило возвращаться на остров Бичи, в укромную бухту, которая защитит корабли от зимы.
Как восприняли резкие перемены на море сэр Джон и коммандер Фицджеймс, Гас не знал. Но больше никто не упоминал Тихий океан. Все безропотно смирились с предстоявшим долгим ожиданием во тьме.
В бухту острова Бичи они вошли в октябре. Его берег тогда еще удавалось рассмотреть. При солнечном свете пустынный Бичи, горбом поднимавшийся в ослепительно голубое небо, являл собой завораживающее зрелище. Над бухтой нависали стопятидесятиметровые скалы. Они были изрыты ямами и трещинами — отметинами терзавших их чуть не круглый год штормов.
Экипажи дружно принялись за работу и быстро возвели на берегу обсерваторию, мастерскую, кузницу, баню и большой склад. Чтобы моряки могли совершенствоваться в стрельбе, сэр Джон разрешил устроить на острове стрельбище.
Спустя два дня Торрингтон слег. Никто не говорил, чем он болен, а Гас не смел спросить.
Однажды вечером, когда Торрингтон уже неделю пролежал в лазарете, Гас, стоя на палубе, увидел выходившего из каюты младшего врача, мистера Макдональда.
— Сэр, — отважился обратиться к нему Гас, — мистеру Торрингтону уже лучше?
Макдональд медлил с ответом.
— Нет, — наконец сказал он. — Не лучше.
Врач позвал кока и что-то тихо сказал ему. Тот удалился и вскоре вернулся с несколькими консервными банками. Макдональд отобрал три.
— Мясо, — донесся до Гаса его голос. — Давай понемногу, чтобы его не вырвало.
Страх придал Гасу смелости.
— У него чахотка? — спросил он. — Да?
Ответ он прочел на лице Макдональда.
Подошло Рождество. Двадцать первого декабря капитан пригласил Гаса сходить с ним в обсерваторию. Там Крозье показал Гасу на печку, в которой мерцали угасающие угольки, и он принялся раздувать огонь, подбрасывая куски антрацита.
Крозье, в штанах из тюленьей кожи и шапке из собачьего меха, сел на ящик и собрался снимать показания с приборов. Термометр показывал десять градусов ниже нуля.
— Тепло у нас здесь, Огастус, — сказал он.
— Да, сэр, — согласился Гас.
— А на родине сейчас в церковь ходят, печки топят… Твоей маме, наверно, трудно будет без тебя?
