похож на своего отца, Дугласа Маршалла.
Неслышно ступая по траве, Билл Эллиотт приблизился к месту съемок.
— Банк Джеймса Норберри подыскивает доноров костного мозга для таких больных, как Сэм. Миллионы людей со всего мира предлагают свои услуги в качестве доноров, чтобы спасти чью-то жизнь. И если вы тоже хотите стать донором или видели где-то Джона Маршалла, пожалуйста, позвоните по указанному на экране телефону. И… — она прикусила губу, — всем большое спасибо. Благодарю за внимание.
В половине десятого съемка была окончена. Сюжет предполагалось пустить в эфир в воскресенье перед вечерними новостями.
— Вы здорово держались, — похвалила Эллиотта Джо, когда съемочная группа уехала.
— Вы просто не видели вчерашнего материала, — возразил Билл. — Мне показали черновой монтаж. Оказывается, я хожу как утка.
Джо рассмеялась:
— Вовсе нет, на утку вы не похожи.
Она подняла глаза к окну спальни — там захныкал Сэм.
— У него высокая температура.
— Мне пора, — сказал Эллиотт. — С детьми я вижусь только раз в две недели по воскресеньям, и они меня уже ждут.
— Должно быть, нелегко это, — посочувствовала она. — Ходить в чужой дом к собственным детям и все такое.
— И видеть на своем месте другого, да, тяжело.
Они вместе пошли на кухню.
— Джо, — обратился к ней Эллиотт, — если донор найдется, вам придется поехать для трансплантации в Лондон, в детскую больницу на Грейт-Ормонд-стрит.
— Я рада, что вы в это верите.
— И вы должны верить.
— Извините, но у меня почти не осталось сил верить.
— Знаете, моя медсестра говорит: сталь в огне закаляется.
— Что? — Джо вдруг нахмурилась.
— Невзгоды — это все равно что горнило. Справишься с ними, станешь твердым, как сталь.
Джо побледнела.
— Ненавижу весь этот бред, — пробормотала она. — Господь посылает испытание сильным и так далее. Это все лицемерие и глупость.
Эллиотт оторопел:
— Вы не верите в Бога?
— Вы видели, каким стал Сэм? Кто после этого посмеет осуждать меня? — Она сердито смотрела на него. — Кэтрин вот тоже верит, как и вы, должно быть.
— Да, я верю, — подтвердил он.
Джо гневно тряхнула головой:
— Тогда объясните мне, как это у вас получается? Кэтрин бывает с Сэмом почти столько же, сколько я. Но она… у нее его страдания почему-то не вызывают гнева.
— А вы злитесь.
— Совершенно верно. Я в бешенстве. Вы хотите, чтобы я молилась? Просила Его о помощи? — Ее губы задрожали. — Я не могу просить Его. Не могу, понимаете? Я больше не могу молиться.
У Билла Эллиотта хватило ума и такта промолчать. Он попытался коснуться ее, но она будто и не видела его. Взгляд Джо упал на грязные чашки из-под кофе. Она схватила ближайшую и запустила ею в стену.
— Джо! — Он поморщился от звона посыпавшихся на пол осколков.
— Все кончено. — Она всхлипнула. — Джон не поможет ему. Он никогда не вернется. Сэм умрет.
— Вы не должны так думать, — сказал Эллиотт. — Сэм почувствует ваше настроение.
— Я не могу не думать так! — закричала Джо. — Не могу видеть, как Сэм с каждым днем все дальше и дальше уходит от меня. Это невыносимо. И все эти разговоры про Джона. Я просто хватаюсь за соломинку. — Она закрыла лицо ладонями. — Он не сможет быть донором для Сэма.
— Он может быть донором для Сэма, — сказал Эллиотт.
Джо подняла заплаканное лицо:
— Что?
— Джон — подходящий донор, — повторил он. — Кристина Лорд сказала мне это на прошлой неделе.
Джо смотрела на него, раскрыв рот.
— Но ей же запрещено называть имя донора, — прошептала она. — И вам тоже.
— Да, запрещено. Но в нашем случае тянуть нельзя. Поэтому я и спросил.
Эллиотт извлек из кармана клочок бумаги с номером АZМА 552314 и вложил его в ладонь Джо. Ему отчаянно хотелось обнять ее, вдохнуть в нее силы, избавить ее от боли. Но он подавил свой порыв, опасаясь воспользоваться ее растерянностью и незащищенностью.
— Это донорский номер, — объяснил он. — В вещах Джона должно быть донорское удостоверение с этим номером.
— Большое спасибо, — прошептала Джо.
Было безветренно, тихо падал снег. Крупные, с ладонь, хлопья на протяжении многих дней бесшумно кружили над пустынными просторами пролива Виктория.
В Арктике столь затяжной снегопад — большая редкость. Обычно за год здесь выпадает 100–150 миллиметров осадков. Но 1848 год оказался исключением. Эскимосы назвали его «ту-пилак» — год-призрак. В такой год ничто не живет долго.
Тремя месяцами раньше моряки «Эребуса» и «Террора» покинули корабли и двинулись к острову Кинг-Вильям. Практически сразу им преградил путь шестикилометровый затор из ледяных торосов.
Четверо матросов лопатами и ледорубами сглаживали лед, выдалбливая желоб, чтобы протащить шлюпки. Когда проход был готов, в каждую шлюпку впрягалось по десять человек, еще восемнадцать вставали с боков и с кормы.
Тянуть шлюпки вверх было очень тяжело. Казалось, что они нагружены глыбами мрамора. Моряки обливались потом, мокрая кожа тут же покрывалась ледяной коркой. Солнцезащитные очки врезались в щеки.
Полтора часа поднимались они на первый торос и достигли его гребня только к часу дня. Вскарабкавшись на вершину, моряки мгновенно умолкли — оттуда взору открывался новый торос, а за ним еще и еще.
В шесть часов вечера остановились на ночевку и принялись ставить палатки. У всех ныли мышцы, обожженные легкие горели. Парусина палаток отвердела в считанные минуты. Повара растопили лед и вскипятили чай на костре, который разводили, казалось, целую вечность. Ужинали тепловатой тушенкой и изюмом. Сушеные ягоды, чтобы они оттаяли и размякли, приходилось подолгу держать во рту. В ту ночь Крозье отметил, что температура упала до тридцати двух градусов мороза.
До побережья острова Кинг-Вильям участники экспедиции добирались четыре дня. Последние полтора километра Фицджеймса везли в лодке. Едва была поставлена первая палатка, его занесли в нее, и Гудсэр пришел проведать больного.
— Джеймс, — окликнул его Гудсэр, — вы слышите меня?
Фицджеймс с трудом приоткрыл глаза.
— Устал, — выговорил он.
— Не спите.
Онемевшими руками Гудсэр принялся растирать ему ладони, грудь и плечи. Снаружи поднялся ветер и мешал морякам установить последнюю палатку. Гудсэр выглянул на улицу и через минуту вернулся к Фицджеймсу. Тот уже не дышал.
