l:href='#n_163' type='note'>[163]. Не способна она объяснить и то, как мы непосредственно наблюдаем и осознаем постулируемые ею ментальные сущности. Из всех предложенных на сегодняшний день решений ни одно нельзя считать приемлемым, поскольку эти решения гипостазируют очень таинственные процессы в мозге и не допускают никакой проверки. Патнэм разбирает предложенную американским философом Дж.Фодором гипотезу о 'модульности сознания' [164] и выдвинутое в когнитивной науке предположение об особом нейроне, в котором сообщения из различных участков коры головного мозга (зрительного, слухового и т.д.) преобразуются в qualia [165], и делает вывод, что все эти построения в теории тождества нисколько не продвигают нас в объяснении того, каким образом человек осознает свои восприятия, ощущения и т.д.
Однако наиболее серьезную проблему для теории тождества, согласно Патнэму, составляет само понимание тождества ментальных сущностей и процессов в мозге. Патнэм анализирует применимость двух наиболее известных современных трактовок понятия тождества к случаю отношения между сознанием и мозгом. Первая трактовка [166] предполагает отождествление понятий, принадлежащих к разным научным теориям, на основе редуцирования одной теории к другой. Это редуцирование означает выведение приблизительной истинности законов редуцируемой теории из законов теории, к которой производится редуцирование, с помощью некоторой системы соответствий.
Применение рассматриваемого понятия тождества к случаю отношения между сознанием и мозгом сразу наталкивается на большие трудности. Во-первых, непонятно, что считать редуцируемой теорией, поскольку самое большее, чем мы в данном случае располагаем, считает Патнэм, – это наши повседневные представления о том, что значит видеть, слышать, воображать и т.д. Во-вторых, большие трудности представляет и выбор теории, к которой должно быть произведено редуцирование. Как показали исследования многих авторов, в том числе и самого Патнэма, все попытки редуцировать психологические понятия к терминам теории вычислительных машин и систем, физике и химии мозга потерпели неудачу, и в настоящий момент ни у кого нет ни малейшего представления о том, как это можно было бы сделать. Поэтому, заключает Патнэм, в контексте отношения между сознанием и мозгом «понятия 'редукции теории' и 'теоретического отождествления' лишены какого-либо реального содержания» [167].
Не разрешает рассматриваемой трудности и трактовка тождества, предложенная Р.Дэвидсоном. Вместо теоретического тождества, которое устанавливается между типами событий (type-type identity), Дэвидсон формулирует тождество индивидуальных событий (token identity), которое предполагает отождествление каждого индивидуального ментального события с некоторым индивидуальным физическим событием в мозге на основе совпадения причин и следствий этих событий. Однако, как убедительно показал Куайн, для того, чтобы установить тождественность следствий некоторого ментального события (например, ощущения голубого) и некоторого события в мозге (возбуждение группы нейронов), мы должны уже заранее знать, тождественны друг другу сами эти события или нет. Это означает, что предложенный Дэвидсоном критерий для установления тождественности индивидуальных событий содержит в себе порочный круг.
Безусловно, критика Патнэмом теории тождества фиксирует действительные трудности и выявляет самые 'болевые' точки в этой теории. Патнэм не одинок в своей характеристике современного состояния философии сознания и когнитивной науки как 'тупикового'. Многие осознают, что существующая методология решения проблемы сознания уже исчерпала свои возможности, так и не предложив адекватных решений, поэтому необходим принципиально новый взгляд на отношения между сознанием и мозгом. Однако правильность поставленного Патнэмом диагноза (ошибочное представление о восприятии) будет подтверждена лишь тем, насколько успешным окажется предлагаемый им путь для выведения философии сознания и когнитивной науки из кризиса.
Выход из кризисной ситуации Патнэм видит в том, чтобы осознать возможность возвращения, после трех столетий господства картезианской философии сознания и одного столетия существования науки о мозге, к 'аристотелевскому реализму без аристотелевской метафизики'. Патнэм предпочитает не употреблять термин 'непосредственный реализм', считая его дискредитированным современным употреблением, и называет свою новую позицию 'естественным реализмом', позаимствовав этот термин у У.Джемса.
К сожалению, в своих лекциях Патнэм не дает развернутой характеристики естественного реализма и тем более не формулирует новой методологии для исследования проблемы сознания. Он лишь отмечает, что предлагаемый им выход 'требует осознания того, что чувственный опыт – это не пассивное реагирование объекта, называемого сознанием, а (по большей части) переживание в опыте различных аспектов мира живым существом' [168]. Поэтому разговор о сознании должен быть разговором не о нашей нематериальной части, а об определенных способностях, которыми мы обладаем и которые вытекают из деятельности нашего мозга и из всех разнообразных взаимодействий нашего организма с окружающим миром, но которые нельзя объяснить в терминах физики мозга или теории вычислительных машин. Естественный реализм не означает отрицания феномена сознания или субъективного опыта со всем его качественным богатством и разнообразием; он лишь отказывается трактовать этот опыт как простое 'возбуждение' субъективности человека объектами внешнего мира.
С высоты своей новой позиции Патнэм бросает взгляд назад – на пройденный им путь, который он теперь характеризует как 'долгое путешествие от реализма обратно к реализму' [169]. Он признает, что его концепция внутреннего реализма была неудовлетворительным решением, поскольку она так же, как метафизический реализм, опиралась на картезианское представление о восприятии. Более того, представляя собой вариант 'умеренного верификационизма', эта концепция имела определенную антиреалистическую (или, иными словами, идеалистическую) направленность, проявившуюся в признании частичной зависимости мира от сознания и языка. Теперь Патнэм убежден, что проблему реализма нельзя решить простым 'склеиванием' элементов метафизического реализма (господствующего в западной философии с ХVII века) и элементов идеалистической картины. Единственный путь – это осознать, что и метафизический реализм, и идеализм, являясь 'зеркальными отображениями' друг друга, опираются на одно и то же представление о природе ментального и потому воспринимаются как единственные альтернативы друг другу. Поэтому, только изменив взгляд на восприятие и сознание в целом, считает Патнэм, можно решить проблему реализма.
Как мы уже видели, новое понимание восприятия, предлагаемое Патнэмом, состоит в отказе от его трактовки как некоторого 'посредника' между человеком и окружающим миром. Какие же следствия этот измененный взгляд на восприятие имеет для решения проблемы реализма и прежде всего для понимания референции и истины? Согласно Патнэму, картезианская теория восприятия не оставляла иной возможности объяснить референцию языковых выражений как каузальным взаимодействием человека с внешними объектами, обозначенными этими выражениями. Однако учитывая, что значения в этой теории истолковывались как 'ментальные образы', локализованные исключительно внутри сознания, каузальное объяснение референции оказывалось задачей столь безнадежной, что оно не раз толкало философов к принятию той или иной версии идеализма. Этому в еще большей степени способствовало и истолкование истины как некоторого выделенного мистического отношения 'соответствия'.
Естественный реализм, согласно Патнэму, позволяет совсем иначе взглянуть на эти проблемы. Новое понимание истины и референции, хорошо согласующееся с 'непосредственно- реалистической' трактовкой восприятия, Патнэм находит в трудах позднего Витгенштейна. Любопытно, что патнэмовское реалистическое 'прочтение' Витгенштейна принципиально расходится с распространенным среди аналитических философов мнением об авторе 'Философских исследований' как 'отце современного антиреализма' [170]. В задачи нашего исследования не входит рассмотрение, кто прав в этом споре, однако сам факт такого резкого разногласия заставляет коснуться вопроса о том, каковы же критерии '
