ужасе отстранялась: в этих, уже ставших непривычными словах и действиях ей виделся какой-то страшный подвох, какая-то особенно изощренная попытка обидеть ее.
Но и уйти, точнее, прогнать его, разорвать мучительную связь, не могла. По ночам ей снился один и тот же сон: она идет по центру города, кругом люди, а у нее — глянь! — обуви-то на ногах нет — босая! И все смотрят, и показывают пальцем, и так это унизительно, так позорно… Так жалко она каждый раз во сне опускала глаза, сжималась в комок, что, просыпаясь, изо всех сил хваталась за спящего рядом мужчину, плакала и обещала все простить ему. Михайлову в такие минуты становилось противно и досадно. И неловко за нее. Спать в обнимку он не любил и не мог, и потому раздражался.
Танечка всегда знала, что однажды он уйдет к другой. К какой-то другой — красивой, сильной, уверенной в себе женщине. “К стерве, — успокаивала она сама себя, — все мужики любят стерв. А таких, как я — милых, добрых, заботливых, — просто используют”. И заранее смотрела на Михайлова с ненавистью. И он ушел. Хотя совсем по другой причине.
Танечка жила с ним как бы авансом, ради “светлого будущего”, видя в нем не того, кто он есть, а того, кем он может стать. И чтобы скорее это великолепное превращение осуществилось, она всячески воспитывала и переделывала его. Каждый день она уговаривала себя, убеждала, что нужно всего лишь немного подождать, немного потерпеть и так тщательно взращиваемые в нем достоинства, наконец, дадут свои плоды, а старательно искореняемые недостатки завянут. И когда вот-вот и уже должна была свершиться эта волшебная перемена, как Михайлов ушел к другой женщине с массой недостатков и полным отсутствием каких-либо достоинств. Но ведь есть достоинства, которые не сразу заметишь, — эта женщина всего лишь приняла Михайлова таким, какой он есть сейчас, на данный момент, а не таким, каким он мог бы стать. По крайней мере, Михайлову так показалось. Ведь все мы в общем-то хотим, чтобы нас любили сейчас и таких, какие мы есть.
“Как же это было давно, давно! — думала Танечка, играя на работе в тетрис. — Как хорошо, что все давно позади, и с Андреем все будет не так, совсем не так”. И она по полной программе предавалась счастливым фантазиям с миллионами алых роз и белыми лимузинами. А днем, когда она в обеденный перерыв радостно выпорхнула из офиса, чтобы купить в магазине пирожков, ее перехватила в полете рука с до боли знакомыми часами на запястье.
— Помнишь, я боялась, что он меня бросит? — тем же вечером Татьяна, прикупив бутылку водки и упаковку сока, примчалась к Лариске. — Я так боялась, что он меня бросит и мне будет больно. Но, когда мы расстались, я поняла, что больно мне было, когда он был рядом. Пять лет мне было больно каждый день — представляешь?
— Пять лет с одним мужиком — не представляю. — Лариска, как всегда, была спокойна и мудра.
— Не смейся, я не об этом. Я услышала его голос, и мне опять стало больно. — Татьяна сидела прямо и крутила поочередно кольца на пальцах. — Я думала, уже все прошло. Оно пройдет когда-нибудь? Сколько можно меня мучить? Я же живой человек! А этой сволочи все мало — встречается еще!
— Что он хотел-то? Зачем остановил?
— Спросить, как дела…
Татьяна терла лицо руками, забыв про макияж, и уже начинала хлюпать носом. Лариска ее жалела.
— И это — пройдет. Пройдет это, Танька. Хрен с ним — с Михайловым. Давай выпьем. У тебя Андрей есть. Хоть бы показала его. А то все говорим, говорим, а я его с трудом представляю.
Татьяна замялась. Она его не то чтобы стыдилась, но никому из знакомых показывать Андрея не спешила. По утрам, когда они выходили из дому и ехали потом вместе на общественном транспорте, она разговаривала с ним подчеркнуто деловым тоном, боясь, что кто-нибудь заподозрит, что у нее такой маленький и непрезентабельный любовник.
Но сейчас встрепенулась:
— Андрею, что ли, позвонить?
— Дурилка, никогда не звони мужикам, когда тебе плохо. Это ни к чему хорошему не приведет, — Лариска не спеша сходила за сигаретами: когда она пила, ей хотелось курить, села на прежнее место, прикурила и также медленно выдохнула дым. — Мужик — он такой, он всего боится. Любит, когда у женщины все хорошо. Тогда можно ей поплакаться.
— Но ведь мужчина сильнее женщины? — Татьяна в нерешительности теребила телефон. — Так хочется, чтобы однажды, когда плохо, пришел кто-то сильный. И спас. Сказал бы: родная моя, любимая моя, все плохое позади. Сказал бы: я пришел, я помогу тебе — все будет хорошо…
— Кто пришел-то? “Специальный кто-то”? “Профессиональный афро-американский мужчина”?
— Что ты смеешься! Человек, по крайней мере, постарался, нашел программу-переводчик на русский язык…
— Прости… Неужели ты не знаешь, что никто никогда не придет, никто никогда тебе не поможет? Тем более — мужчина. Нашла, от кого ждать помощи. Забудь ты про него сейчас, — и мягко забрала у подруги телефон.
— Да не нужен мне этот Андрей! — Татьяна непонятно с чего оскорбилась. — Ну какие могут быть у меня отношения с маленьким мальчиком? Какие вообще с ним могут быть отношения? Живет за мой счет. Как ни придет — все съест, разведет меня пива ему купить. Курит постоянно. Терпеть не могу, когда у меня дома накурено. И поговорить с ним не о чем. Я ему про книги, театры, про работу свою… Я ведь столько всего ему про жизнь рассказать могу — опыта-то у меня, слава богу, побольше. Он ведь еще не человек, не личность, а как будто заготовка человека. Так хочется сделать из него что-то хорошее. Ведь он же не глупый…
Лариска закурила, а Татьяна, воодушевленная ее молчанием, продолжила:
— Они же в этом возрасте еще как дети. В войну играют. Ездят куда-то летом, что-то там копают, какие-то пряжки-пуговицы. Гранаты деревянные делают. Потом собираются вместе, играют, кидаются деревянными гранатами, — она завелась. — А эти компьютерные игры?! Он говорить о них может часами! И играет в них постоянно: в клуб компьютерный ходит и сидит там ночами. Это же ужасно! И так — уже несколько лет. Ну и молодежь пошла! На что они свою жизнь тратят? Нет, чтобы делом заниматься. Ну как, как можно играть в эти дурацкие стрелялки? Вырастет, оглянется — столько времени даром потеряно! Я ему говорю-говорю, а ему хоть кол на голове теши!
— Ай, я тоже эту современную молодежь не понимаю: с утра до вечера за компьютерами сидят, зрение портят, остеохондроз себе наживают. Зачем ты вообще с ним разговариваешь? Хочешь поговорить — приходи ко мне. А с мужиками другим заниматься нужно. Научить?
— Нет, но ты представь, он же вообще ничего сам решить не может: звонит мне постоянно и начинает: “Что делаешь?”. Что я делаю днем? На работе я. Потом говорит: “А я там-то и там-то”. Потом долго молчит. Но не прощается. И приходится мне из него слова клещами вытягивать: мол, хочешь встретиться? Так он тут же начинает на меня нападать, что я “вцепляюсь мертвой хваткой” и “пытаюсь затащить его к себе”. Я начинаю потихоньку звереть. Говорю: хорошо, не приходи. Тогда он меня укоряет, что я постоянно на него обижаюсь. Через полчаса такого дурацкого разговора выясняется, что он все-таки хочет зайти. Дальше начинается самое интересное: я пытаюсь выяснить — во сколько. Нужно же мне как- то планировать свое время? Или что, я должна сидеть и ждать у окошка, когда он соблаговолит прийти? И все начинается по новой: снова я, оказывается, “вцепляюсь мертвой хваткой”. В конце концов мы разругиваемся окончательно, он кидает трубку. Я перезваниваю — он не отвечает. Тем не менее в первом часу ночи является и начинает мне втирать, как я ему дорога. Ты не представляешь, как все это меня достало!!! Надо что-то делать. Все, на фиг, стереть все его игрушки в компе и забыть номер телефона.
— Ты уж реши как-нибудь, чего ты хочешь. То “ах, он не звонит”, то — “все без толку, надо послать”. А еще лучше — расслабься. Что за дурацкая идея, что “надо что-то делать”? Расслабься, наблюдай, живи — и оно само как-нибудь устроится.
Более непохожих друг на друга подруг трудно было представить: суматошная, вываливающая на всех подряд свои проблемы Татьяна — и монументально спокойная, сама в себе Лариска. В этом тандеме Татьянино самолюбие постоянно страдало: рядом с Лариской она временами чувствовала себя пятнадцатилетней дурочкой. Миллион раз она давала себе обещание быть сдержаннее, держать язык за зубами, и миллион раз нарушала его. И от этого иногда страшно злилась на подругу.
Вот и сейчас, она обиженно замолчала. А Лариска невозмутимо наполнила стопки.
