Спускаясь по широкой лестнице, облицованной плитами с запутанным, похожим на лабиринт рисунком, она думала о странной судьбе Росарио де Монтеро. Когда сквозь балконную решетку вдова увидела, как та, похожая на прилежную ученицу, знающую, что нехорошо глазеть по сторонам, завернула за угол и направилась к причалу, в душе вдовы Монтьель родилось чувство: наконец-то закончилось нечто, что стремилось к своему завершению уже многие годы.
На нижней лестничной площадке ей навстречу летел шум ее бурлящего, как сельская ярмарка, двора. Прямо у лестничных перил стоял стеллаж, где лежали завернутые в свежие, еще зеленые листья сыры; чуть дальше, в открытой галерее, громоздились мешки с солью и бурдюки с медом, а в глубине двора — стойло с мулами и лошадьми, где на поперечных балках висели седла. Дом был пропитан стойким запахом вьючных животных, а во время дубления кож и обработки сахарного тростника появлялись и другие запахи.
Войдя в контору, вдова приветствовала сеньора Кармайкла, раскладывавшего пачки банкнот на письменном столе; время от времени он сверял количество денег с записями в бухгалтерской книге. Когда вдова распахнула окно, выходящее на реку, яркий свет утра — было уже девять — ворвался в комнату, заставленную огромными в серых чехлах креслами и украшенную дешевыми безделушками. На стене висело большое фото Хосе Монтьеля в рамке, окаймленной траурной лентой. Вдова почувствовала зловоние и только тогда заметила лодки на песчаных отмелях противоположного берега.
— Что это они делают, на том берегу? — спросила она.
— Пытаются убрать дохлую корову! — ответил сеньор Кармайкл.
— Теперь мне все понятно! — воскликнула вдова. — Вот почему мне всю ночь снился этот запах. — Она посмотрела на погруженного в работу сеньора Кармайкла и добавила: — Теперь нам только потопа не хватает.
Не поднимая головы, сеньор Кармайкл заметил:
— Он начался пятнадцать дней тому назад.
— Вот-вот, — согласилась вдова, — конец близится. Нам осталось только лечь в могилу и ждать смерти — ни больше ни меньше.
Сеньор Кармайкл слушал, не прекращая своих подсчетов.
— Многие годы мы жаловались, что в этом городке ничего не происходит, — продолжала вдова. — И вскоре разразилась настоящая трагедия, словно Господь Бог решил, чтобы в одночасье произошло все то, что в течение долгих лет не случалось.
Сидя у сейфа, сеньор Кармайкл повернулся и посмотрел на вдову: в черном костюме с длинными рукавами она стояла, облокотившись, у окна, не мигая смотрела на противоположный берег и грызла ногти.
— Пойдут дожди, и дела пойдут на лад, — сказал сеньор Кармайкл.
— Нет, дела не пойдут на лад, — сказала вдова. — А беда не приходит одна. Вы видели Росарио Монтеро?
Сеньор Кармайкл подтвердил, что видел.
— Вся эта мура выеденного яйца не стоит, — сказал он. — Если обращать внимание на все, что написано в анонимках, то просто крыша поедет.
— Анонимки, — вздохнула вдова.
— И мне недавно одну наклеили, — сообщил сеньор Кармайкл.
Она подошла к письменному столу и с изумлением спросила:
— Вам?
— Да, мне, — подтвердил сеньор Кармайкл. — В субботу на прошлой неделе; очень содержательную налепили, и такую большую, как афиша.
Вдова придвинула к столу стул и села.
— Какая подлость, — воскликнула она. — Что можно сказать о такой образцовой семье, как ваша?
Сеньор Кармайкл обеспокоенным не выглядел.
— Поскольку жена у меня белая, дети у нас вышли разных оттенков, — стал он объяснять. — Представьте себе, их у меня одиннадцать.
— Я это знаю, — сказала вдова.
— Ну так вот, в анонимке говорилось, что я — отец только чернокожих детей. И потом шел список отцов других детей. Среди них — и дон Чепе Монтьель, пусть земля будет ему пухом.
— Мой муж?!
— Ваш муж и еще четыре других сеньора, — сказал сеньор Кармайкл.
Вдова зарыдала.
— К счастью, дочери мои сейчас далеко отсюда, — сказала она. — Пишут: не хотим возвращаться в эту дикую страну, где убивают студентов прямо на улицах. И я им отвечаю: вы абсолютно правы, живите себе спокойно в Париже.
Сеньор Кармайкл развернул стул вполоборота, чтобы лучше видеть вдову, и понял: каждодневный, бередящий душу разговор начался снова.
— Вам не следует ни о чем беспокоиться, — сказал он.
— О нет! — отвечала вдова сквозь слезы. — Мне бы первой следовало собрать пожитки и бежать из этого городка куда глаза глядят. Бог с ними, с этими землями и трудами. От них одно только горе. Нет, сеньор Кармайкл: не до жиру — быть бы живу.
Сеньор Кармайкл попытался ее успокоить.
— Вам все-таки не следует забывать о своих обязанностях, — сказал он. — Взять и выбросить такое состояние чертям собачьим!
— Деньги — дьявольское дерьмо! — сказала вдова.
— Но они также результат тяжкого труда дона Чепе Монтьеля.
Вдова снова принялась грызть ногти.
— Вы знаете, что это неправда, — возразила она. — Деньги нажиты нечестным путем, и первым поплатился за это он сам, Хосе Монтьель: умер без покаяния.
Она говорила это уже не в первый раз.
— Вся вина, конечно, лежит на этом преступнике, — воскликнула она, указывая на проходившего по другой стороне улицы алькальда, — он шел под руку с хозяином цирка. — Ну а на мою долю выпало искупление.
Не дослушав ее, предварительно сложив в картонную коробку стянутые резинками пачки банкнот, сеньор Кармайкл вышел из конторы и прямо с порога двери, выходящей во двор, стал в алфавитном порядке вызывать работников.
Зарплату получали по средам. Проходя мимо окна, они здоровались, но вдова, хотя и слышала их приветствия, на них не отвечала. Она жила одна в этом мрачном, девятикомнатном доме, где когда-то скончалась Великая Мама. В свое время его купил сам Хосе Монтьель, — он и предположить не мог, что его вдове придется нести здесь тяжкое бремя одиночества до конца своих дней. По ночам, обходя пустые комнаты с распылителем инсектицида, она встречала Великую Маму, давившую в коридоре вшей, и спрашивала ее: «Когда я умру?» Но это счастливое для вдовы общение с потусторонним миром только усугубляло ее неуверенность: ведь ответы Великой Мамы были столь же невразумительны и противоречивы, что и ответы всех остальных мертвецов.
Около одиннадцати еще плачущая вдова увидела: через площадь идет падре Анхель. «Падре, падре!» — окликнула она, понимая, что ее зов вряд ли будет услышан. И падре Анхель ее не услышал. Он подошел к стоящему на другой стороне улицы дому Асисов и постучал; дверь бесшумно приоткрылась и впустила его.
В крытом переходе все звенело от птичьего пения. Покрыв лицо платком, смоченным целебной водой Флориды, вдова Асис лежала в шезлонге. Услышав шаги, она догадалась: это падре Анхель, но решила еще немного продлить свой короткий отдых, пока не услышит слов приветствия. Только тогда она сняла платок, — падре увидел ее измятое бессонницей лицо.
— Извините, падре, — сказала она, — я вас не ждала так рано.
Падре Анхель был приглашен на обед. Немного смутившись, он извинился и объяснил, что утром у него тоже разболелась голова и поэтому он решил прийти до наступления зноя.
