Подошел к стулу, взял его и придвинул к ее кровати.
— Миссис Доэрти, — начала Шона, — не принесете ли мне ужин? Я сознаю, что это хлопоты, так что попросите Уиллоу вам помочь. А мы присмотрим тем временем за спящим мальчиком.
Миссис Доэрти понимающе кивнула и закрыла за собой дверь детской.
Как только дверь за ней закрылась, Шона вдруг в замешательстве обнаружила, что не может найти подходящие слова. Ей столько всего хотелось сказать, что она не знала, с чего начать.
— Я не могу делать вид, что рада твоей женитьбе на леди Вайолет. Но вероятно, такой человек, как ты, должен выбрать в жены женщину благородного происхождения…
— Шона…
— …и леди Вайолет очень красивая…
Он рассеянно потер переносицу.
— …и я рада, что она такая милая девушка…
— Она любит Стюарта, — выпалил Коналл.
Шона округлила глаза:
— Ты знаешь?
— Конечно. Она не в большей степени хочет выходить за меня замуж, чем я жениться на ней.
— Тогда… зачем все это? — ужаснулась Шона.
— Ее светлость хочет, чтобы ее единственная дочь вышла замуж за человека с титулом.
— Но в Англии много титулованных мужчин. Почему ты?
Он тяжело вздохнул, и Шона увидела, как угнетает его создавшееся положение.
— У леди Вайолет будет от Стюарта ребенок. Похотливый самец лишил девушку девственности и оставил с животом. В результате герцогиня не в состоянии выносить даже его вида. И я ее понимаю. Она так ненавидит Стюарта, что скорее обречет дочь на вечный позор и бесчестье, позволив родить вне брака, чем согласится, чтобы Стюарт унаследовал герцогство Бейсингхолл.
Теперь Шона поняла, почему у бедняжки были проблемы с желудком. И мать совсем ее не жалела.
— Боже, эта женщина — бессердечная тварь!
— Да, и эта тварь обладает невероятной властью и в силу своей власти и влияния способна причинить огромный вред.
Коналл, похоже, знал, что говорит. Внезапно Шона ощутила скрытую боль его сердца, как будто услышала громкий крик.
— Герцогиня угрожала тебе в гостиной, да? Что она имела в виду, когда предупреждала, чтобы ты не толкал ее слишком далеко?
Коналл поставил локти на колени и уставился в пол. Шона мгновенно встревожилась. Она еще не видела, чтобы он так переживал, и в знак утешения погладила его по голове. Ее ладонь утонула в мягких волнах его волос, обвивавших кольцами ее пальцы.
— Я был с тобой не вполне честен, когда сказал, что моя жена умерла от родильной горячки. Правда далека от пристойности, и я был вынужден держать ее в секрете.
Прошло несколько долгих минут, прежде чем он снова заговорил. Шона затаила дыхание.
— Моя жена была… убита.
Это слово вызвало в ее памяти страшные картины. Мертвые тела ее родных на кухонном полу. В ушах прозвучало эхо жутких криков — их и ее собственных.
— Как?
— Отравлена любовником.
Шона пыталась осознать то, что он только что сказал. Что было ужаснее: что жену Коналла убили или что она предала его?
Он поднял глаза с виноватым видом.
— Не знаю, как долго длилась их связь. Я часто отсутствовал. У меня была большая практика и множество пациентов, достаточно богатых… они требовали моего внимания. Кристина… была молодая женщина, не старше тебя сейчас. Вероятно, я пренебрегал ее потребностями. Я часто оставлял ее одну и… думаю, она решила, что не стоит проводить время в одиночестве.
Он потер ладони, словно хотел стереть с них невидимые пятна.
— Однажды пациент, которого я лечил, быстро поправился, и я вернулся домой на несколько дней раньше ожидаемого. И обнаружил их… в нашей постели… спящими в объятиях друг друга.
Он закрыл глаза, словно пытался прогнать воспоминания.
— Мне жаль, — сказала Шона, но Коналл покачал головой, отказываясь от утешения.
— Мало того что она наставила мне рога, — продолжал он, — так еще этот мерзавец не захотел от нее отказываться. Он сказал мне в достаточно определенных терминах, что я был не мужем, а сплошным разочарованием и что я недостоин ее. Еще он сказал, что Кристина поклялась ему в верности и они намерены бежать. Честно признаюсь тебе, что получил огромное удовольствие, когда избил его до полусмерти, прежде чем он успел выскочить из моего дома. Но Кристина… она даже не извинилась, что изменила мне. Напротив, она, кажется, даже обрадовалась, что ее связь вышла наружу. Мне следовало развестись с ней, но я не мог заставить себя сделать это. Я любил ее.
Несколько недель спустя она сказала мне, что беременна. Я не знал, что и думать. И она не могла сказать мне ничего определенного относительно того, чей это ребенок. Но она хотела сохранить семью… я тоже этого хотел. Она помирилась со мной и обещала быть верной. Я со своей стороны поклялся сделать ее счастливой. Мы договорились, что между нами не будет близости, пока мы не станем доверять друг другу.
Но этот человек не собирался с ней расставаться. То слал ей подарки, то писал злые, язвительные письма. Если бы она рассказала мне тогда об этом, я бы смог ее защитить. Но она скрывала от меня правду.
Спустя четыре дня после рождения Эрика ей доставили шоколад и пирожные. Записка с пожеланиями счастья не имела подписи. Она, должно быть, решила, что это прислал кто‑то из наших друзей или моих доброжелательных клиентов. Никто из нас не мог себе представить, что это посылка от него. Я нашел ее в постели, ее язык…
Лицо Коналла исказилось от боли, и голос оборвался.
Шона приподнялась на колени и, прильнув к нему всем телом, обняла за подрагивающие плечи. Хотя, наверно, этот жест не мог принести ему облегчения, потому что его боль шла изнутри, а не снаружи.
— Прости. Мне не следовало взваливать на тебя бремя этой правды, — сказал он.
— Напротив.
Шона готова была на все, лишь бы защитить Коналла. Никогда еще не испытывала она столь сильного инстинкта встать на защиту, как теперь. И могла сделать все, лишь бы он перестал страдать.
— Мы друзья. Ты должен делиться со мной своими печалями. Я пойму.
— Нет, — возразил он, вытирая ладонью глаза. — Я чувствую себя полным идиотом.
Она обняла его мокрое лицо.
— Послушай меня, Коналл Макьюэн. Печаль… она как разбитый стакан. Ее нельзя держать внутри, иначе она будет ранить тебя снова и снова. От нее нужно освободиться. Лучше с кем‑то, кто знает, что делать со всеми этими осколками.
В его покрасневших глазах все еще стояли слезы.
— Я говорю сыну, что большие мальчики не плачут. Но посмотри на меня.
— Слезы — это нечто особенное, Коналл. Это не признак слабости. Ни одно существо не умеет плакать. Слезы — это признак человечности.
Он кивнул в немой благодарности, не доверяя голосу, виновато опустил ее на постель и поправил под забинтованной ногой подушку.
— А что стало с ним? — спросила Шона. — С человеком, отравившим твою жену?
Прежде чем ответить, Коналл пересел на стул и тяжело вздохнул.
— Я отпустил его.
Глаза Шоны округлились.
— Ты что?
