«Четырнадцать миллионов, подумать только!»
Владелец виллы погружался в черную меланхолию. Пожалуй, с госпожой Сан-Джованни было бы лучше иметь дело. Она, конечно, ни в коем случае не заплатила бы больше двенадцати миллионов, но зато она убаюкивала бы его изысканной диалектикой, которая оставила бы у него ощущение, что эти двенадцать миллионов, он их действительно завоевал, заплатил за них своей плотью и кровью. Владелец виллы пошел на отчаянный шаг.
— Тогда я не продаю.
— Как вам угодно, есть и другие виллы.
Рамполло рискнул на отвлекающий маневр:
— Я знал одну даму, которая ни за что не хотела расстаться с одним глиняным кувшином…
После истории с кувшином владелец виллы произносил: «Ну так как же быть с моей лампой?»
— Я ее сохраняю за собой.
Беспристрастный Рамполло переходил в другой лагерь:
— Без лампы у гостиной совершенно не тот вид.
В его пылких глазах было ожидание одобрения. И Андрасси проявлял это одобрение. Продажа, он знал это, давала Рамполло триста тысяч лир, сумму, на которую можно прожить четыре, а то и пять месяцев. И она позволила бы купить новое платье Сандре.
— У меня еще завалялся старый счет от штукатура, который занимался потолком…
— Вы его оплатите.
Форстетнер приоткрывал портфель. За другими столами комментировали. По окончании встречи каждого из участников противоборства окружали друзья, которые обсуждали подробности переговоров.
— А налоги? — спрашивал один из них владельца. — Ты не можешь использовать в качестве аргумента налоги?
Владелец виллы мрачно качал головой.
— Сразу видно, что вы его не знаете. Он не человек, это настоящий тигр.
А госпожа Бракконе советовала Форстетнеру:
— Может, уступить ему эту лампу.
— Лампу! Ни за что! Форст, отстаивайте лампу.
Маркиза Сан-Джованни никогда не уступала.
— Мой лучший друг, я подчеркиваю, мой лучший друг, в тот момент, когда он продает мне что-то, становится моим врагом. Форст, вы осел. Двенадцать миллионов, и ни лиры больше. Вам нужно было договориться со мной о комиссионном вознаграждении, и вы бы получили виллу за эту цену.
Чтобы избежать ее упреков, Форстетнер попытался было утверждать, что он предлагает двенадцать с половиной миллионов. Но он плохо знал остров.
— На двенадцати с половиной? Но вы же взяли из банка четырнадцать.
— Простите…
— Четырнадцать, мне сказал об этом парикмахер, — подтверждала госпожа Бракконе.
Портфель — посредине, прекрасный желтый портфель на маленьком круглом столе.
Портфель — посредине, на маленьком круглом столе.
Форстетнер, иногда приоткрывающий его.
Пачки банкнотов.
Пятитысячные банкноты. Зеленые.
Десятитысячные банкноты. Розовые.
Такого красивого розового цвета.
За соседним столом — Мейджори Уотсон. Вчера вечером — еще четыре тысячи кухарке. Сегодня вечером — столько же. Мясник тоже настаивает. У нее их осталось три, три такие розовые бумажки. Три. На шесть или на семь дней. На шесть или семь ночей. Шесть или семь дней со Станни. Шесть или семь ночей со Станни. Шесть или семь суток счастья. Подумать только, все те деньги, которые она истратила. Больше у нее ничего не остается. Именно в тот момент, когда она, наконец, нашла Станни.
Она снимает свою шляпу южноамериканского пеона.
За столом напротив — Жако.
Наглый вид, нос кверху, мясистые губы, полосатая блуза в белую и голубую полоску, подросткового типа, с короткими рукавами.
Жако, только что побывавший у ювелира, который за браслет княгини Адольфини предложил ему всего сорок тысяч лир. Сорок тысяч лир! Ишь, чего захотел! Нет, я ему не отдал, ищите дурака… На этот браслет, чтобы его заработать, у меня ушло четыре дня! Нет уж, извините, Эугенио! Минутку! Четыре дня, сорок тысяч лир, это во что же превращусь, если так пойдет дело?
Жако недоволен.
А тут этот мерзавец со своими четырнадцатью миллионами.
Из-под своих белых бровей Жако сверлит взглядом Форстетнера. Тот его не видит. Старый мерзавец, надо же! Четырнадцать миллионов. Я мог бы, в общем-то, прибрать их к рукам…
Портфель лежит посредине.
Леди Амберсфорд в своем похожем на штору платье.
— Какой прекрасный портфель!
Она более откровенна, чем другие, она подходит, щупает…
— Какая кожа!
Она хлопает ресницами. Леди Ноукс следит за ней из-за своего стола.
— Покажите мне деньги, Дугги-Дугги. Я хотела бы посмотреть, какая это куча.
Польщенный Форстетнер приоткрывает портфель. Бесси ласкает банкноты. Вздыхает. Рамполло смотрит. Четырнадцать миллионов. Жако, занервничав, громко подзывает официанта. Но Форстетнер не оборачивается.
— Все эти банкноты, — говорит Бесси. — Как красиво!
Четрилли тоже здесь. Но Четрилли склонился к Лауре Мисси. Он держит ее за руки, лежащие на маленьком круглом столе.
— Приходи сегодня вечером, — приглашает Лаура.
Четрилли хмурится.
— Приходи, поужинаем, поговорим о нашем будущем.
— Ладно, — соглашается Четрилли.
Затем добавляет задушевно:
— Лаура, что я хочу, так это жить с тобой.
Нет, Жако недоволен. Есть, конечно, князь. Но он жмот, этот князь. Одолжил ему как-то на днях десять тысяч лир и думает, что они в расчете. Сколько на свете дураков. А ведь у Адольфини есть такое красивое кольцо. Но он не хочет отдавать его. Оно, видите ли, фамильное. А мне плевать, фамильное оно или не фамильное!
«Четырнадцать миллионов…»
Окруженный друзьями, владелец виллы бросает взгляд на портфель. Рамполло что-то говорит ему, жестикулирует.
— Ну вот еще!
На площади появляется Сандра с подругой. Она смотрит на Андрасси. Они обмениваются одним им понятным приветствием: очень пристальный взгляд и медленно опускающиеся веки. Затем взгляд Сандры скользит по портфелю, все еще приоткрытому, с его зелеными и бледно-розовыми пачками. Отец каждый вечер вспоминает о них.
— С этим портфелем! Ты бы только посмотрела, Сандра.
И Сандра говорит своей подруге:
— Четырнадцать миллионов. Неужели он не мог бы дать хоть один миллион своему секретарю?
Подруга рассудительно качает головой.
Тогда Сандра делает вывод:
— Он заслуживает того, чтобы его у него отобрали, этот его портфель.
Проходит старушка, которая живет милостыней.
