там по физике умничал, - обрадованный, что я не стал задавать ему вопрос какого черта он приволокся ко мне с этой бражкой, охотно ответил Ряба. - Я с ним уже был в деле. Старичок еще тот. Охотник, а по молодости в армейке 'сверчком' восемь лет.
- А свелся ты с ним где?
- Да это... - 'свой' немного замялся. - Летом еще в 'Неваде' у Калмыка брагу пили, за жизнь болтали, так и познакомились... Потом пару дел кой-каких двинули. Вообще я думал, ты о водиле спросишь, эк не заладили вы.
- О водиле? Да чего о нем спрашивать, все ясно там. Подтянул себе Сусанина, это в твоем стиле. А старик этот, у него еще кто-то есть?
Ряба задумался.
- Кто-то из родных остался, сын или дочь, вроде бы даже внуки есть. Если честно, не особо этим вопросом задавался. А чем он так тебя заинтересовал-то вдруг?
- Да хрен его знает, - веду плечом, - привык знать, с кем дело имею. Ладно, зайдешь если не передумаешь.
Выпроводив Рябу, я возвращаюсь в дом и какое-то время стою, опершись спиной на стену. Обдумывать тут по большому счету нечего. Не замуж предлагали, а я не манерная девица. Ждать от совместного 'дела' с Рябой западла, конечно, можно (а от кого тут нельзя?), но картинку вроде той, что мы уносим четыре мешка муки, а потом эти трое тычут в меня стволами и требуют отдать свой взяток, я уже просмотрел. На такой сценарий им рассчитывать не придется. Ряба отлично знает, что я сам из той категории тягачей, которые могут приставить напарнику к горлу срез ствола по завершению дельца, а поэтому вряд ли рискнет продинамить меня тем же способом. О себе пускай лучше позаботятся. Ведь наверняка эти двое расспрашивали обо мне, прежде чем заявиться сюда. Стало быть, знают, что водить со мной темные игры не следует. По крайней мере, уж точно не в таком составе.
В любом случае, если водила окажется прав, и охрану рынка будет осуществлять пара обдолбленых несмышленышей, можно будет рискнуть. Если же нет - удачи, Ряба, я съеду.
Отлепившись от стены, я подошел к круто завернутой винтовой лестнице, коей бывший хозяин соединил два этажа узкого, как кирпич, и непросторного, но зато (что очень практично в наше время) двухэтажного дома. Под лестницей находился чулан. Квадратную ляду я перетянул цепью и повесил тяжелый амбарный замок. Защита? Да какая там защита? От воришки не шибко опытного. Чтоб помучился перед тем, как от злости на уголек изойти.
В чулане-то пусто.
Правило номер два: не держи все запасы в одном месте. Я это правило из жизни вытянул, когда пару раз истекая кровью, едва дотаскивал до дома небогатый взяток, а на следующий день, пока к лекарю на три квартала выше живущему, наведывался, от взятка шиш оставался. Тягачи они и в Африке тягачи. Сопрут у другого тягача и глазом не моргнут. Посему с каждым разом, что тянешь что-нибудь ценное, мимовольно становишься хитрее и изобретательней. Все, что у меня есть на кухне, это затверделая лепешка, отдаленно напоминающая лаваш, по полкружки чая и сахара, пшенки где-то на две тарелки и с десяток поросших картошин. Запас примерно на неделю. Закончится, сымитирую поход в магазин за продуктами, у меня еще кое-что лежит в схронах на разных точках Вишенки*. (*микрорайон в Ленинском районе Винницы) В местах, где точно не шастают тягачи, вычеркнувшие целый ряд сооружений как не располагающих ничем полезным для выживания в условиях изоляции. Например, в здании районного управления пенсионного фонда, где кроме ненужных бумажек, на глаза попадают лишь ряды бесполезной оргтехники.
Но вот, стоя у обманки с амбарным замком, в который раз пытаюсь вспомнить - в каком именно схроне у меня припасен мешок муки? И прихожу к однозначному выводу: мука мне нужна. Тут вопрос в другом.
С одной стороны Рябцев был прав, зима - не тетка. Это в позапрошлом году, сразу по окончанию эвакуации, когда мы еще не считали себя брошенными на произвол, обошлось еще так-сяк. Даже 'доги', помню, самым бедовым крупу и сахар с охраняемых складов раздавали. Пайки, правда, кошке на лизок, но все-таки. А вот уже прошлой зимой пришлось нам тут всем несладко. Знаете ли, мало кто оказался готов к подобного рода трудностям, ведь большая часть квартир, которые оставались единственным источником добычи, к середине января уже были вычищены до последней хлебной крохи. За нетронутые двери в высотках люди убивали друг друга. Женщины, девушки, подростки все как-то водночасье стали мало отличаться от зверья. Мало кто до этого видел, на что способен отец семейства, у которого уцелели дети. И мало кто догадывался, какую грань преступит мать умирающего от голода ребенка.
Мешок муки в этом свете - естественно, не гарантия благополучного зимовья, но в качестве небольшой дозы успокоительного для вечно озабоченной души все же годился.
С другой же стороны были 'псяры', они же 'доги' - некогда военное формирование, которое со времен введения так и не отмененного чрезвычайного положения, пережило несколько этапов прежде чем стать, каким мы его знаем сегодня.
Подчинение - самый кондовый и закоренелый аз военной службы, без которого, казалось, не может существовать армия, закончилось в самом начале. Как только 'африканец' добрался до солдатских казарм, так и закончилось. Почему-то ранее считалось, что наша армия в критических ситуациях способна к потере самоорганизации и дисциплины. Ничего подобного. Наша армия в критических ситуациях не теряет самоорганизации - она теряется сама. Ее не стало настолько быстро, насколько быстро ее не стало бы если б на Украину сбросили десяток ядерных бомб пятью мегатоннами мощностью. На службе остались лишь самоотверженные уники, которые даже в разгар пандемии не отказались от своего призвания. Они - выходцы советской армейской школы, подлинные командиры частей, начальники штабов, помнящие о чести мундира комбаты решились удерживать на себе стержень армии. Они отправляли семьи с детьми, вывозили их секретными каналами за границу, а сами оставались у командных пультов только потому, что не могли поступить иначе.
Правда, если б только знали, ради чего оставались...
Затем был приказ главнокомандующего Вооруженных сил номер пятьсот десять. О мобилизации сил всех родов войск, переводу их под оперативное командование штаба внутренних войск и расположения гарнизонов в областных центрах Украины. Для, разумеется, поддержания усиленного порядка в городах и недопущения нанесения урона государственному имуществу и имуществу граждан.
Предполагалось, что вводить будет не кого - личный состав-то по домам разбежался, дезертировал, как сказал Пуля из небезызвестного 'ДМБ', на хрен. Менее десяти процентов от общего числа осталось. Ан-нет. На громко объявленный призыв вливаться добровольцами, неожиданно народец, из живучих кто, потянулся с охотой. Выбирать у командиров особо возможности не было. Ситуация требовала немедленного и довольно жесткого вмешательства. Поэтому и сброд всякий, беспризорников, и шпану, кому уже стукнуло восемнадцать или еще нет - всех принимали. Косоглазых, плоскостопых. А еще криминальный элемент, быстро просекший выгоду в армейской крыше, в ряды военнослужащих записывали. Не знали еще тогда военные как этот весь винегрет заиграет, когда уставные понятия, а позже и сама армейская иерархия, станет для сброда обузой. А пока что быстрый КМБ, обучение пользования оружием, некоторым тактическим действиям, самым необходимым командам, и в строй. На войне воевать научитесь, как говорили древние.
Потом и разбредшаяся по домам солдатня, похоронив родных и с неделю покуковав в пустых домашних стенах, возвращалась к местам несения службы. Быстро поняли, что тягачевский хлеб гораздо тяжче, чем 'дожий'. Взламывать квартиры, рискуя принять горсть свинца от хозяина, или лазать по подвалам, рискуя быть там же ограбленным и зарезанным другим тягачом, гораздо сложнее, чем тянуть службу и не заботиться во что одеться и где раздобыть себе хавку.
Командование с Киева постепенно перестало запрашивать доклады и отдавать приказы. Со временем рации умолкли вовсе, из департамента прекратили поступать телефонограммы. Командированные в Киев возвращались ни с чем - столица к тому времени напоминала Бейрут в середине девяностых.
Тогда вояки и деформировались. Осознали, что при оружии, достаточном количестве боезапасов и наличии под боком складов с провиантом, они есть хозяевами положения. Все ведь прекрасно понимали, что поскольку 'африканец' неприхотлив и отлично себя чувствует в мертвых тканях, статус карантинной
