в этот час. Мать же не любила готовить ночью, хотя порою и ей выпадала очередь. Правда, она удосуживалась поесть по пути домой – ватрушку, булку, пакет молока – или выпить бутылку пива, потому что его, как говаривала мать, обнажая свой характер до последней ниточки, действительно даром готовить не будут. Ведь какая превосходная мысль. Мысль философа! Алеша свою очередь научился с детства продавать за сигарету вечному спекулянту, соседу Лайхушеву. Накурившись в детстве, он впоследствии вообще превратил курить, выяснив, что можно жить и без папирос.
У Алеши Коровкина имелся один недостаток – никак не мог определить, какая девушка красивая, а какая некрасивая, так себе. И вот теперь, когда в качестве мастера получил в подчинение девушек, то долго гадал, на какую из этих трех положить глаз. Все они, как казалось, выглядели одинаково. И решился положить глаз, найдя, пожалуй, самый спокойный, верный и безошибочный выход, на ту, которая сама пожелает того. Но ни одна из них по необъяснимой причине не проявляла к нему интереса. Коровкин был студентом. Он учился уже в четвертом институте, который тоже мог не закончить.
Когда девушки принялись за дело, мастер сбегал в магазин, где у него появилась знакомая продавщица, державшая для него в резерве воблу на обед и три бутылки лимонада. Но продавщица поступала как раз не бескорыстно. И ее нельзя назвать вполне положительным героем нашего времени: она предполагала заполучить у Коровкина краску для пола. Надо оговориться: Коровкин об этом не догадывался.
Вернувшись из магазина, он заметил, что девушки сидели и о чем- то переговаривались.
– Але, девочки, как дела? – спросил мастер неизменно ласково и немножко озабоченно, вполне справедливо считая, что начальник, каким бы он ни был, а мастером Коровкин работал всего месяц, так и должен спрашивать с озабоченностью в голосе. – Вот ты, Машутка, какие у тебя планы? Как стало известно в хорошо информированных кругах, ты хорошо работала.
– Я не Машутка, – откликнулась уязвленная Мария, не заметившая, что он спросил ласково.
– Ух ты! А кто! Вот так получился полный синтез биологии с историей.
– Мария Викторовна, если хотите знать, – ответила Мария.
– А я же по-дружески, в том смысле, что по-любезному, – не зная, как объяснить свою любезность к ней, оправдывался Коровкин.
– А я не хочу по-дружески.
– Нам ваша любезность не нужна, – поддержала Галина Шурина, выказывая свою полную солидарность с подругой. – Правда, Верочка?
Но Верочка Конова промолчала, а вот мастер Коровкин, не ожидавший такого дружного отпора на его невинные слова, даже растерялся. Он знал, как ссориться, – был свидетелем коммунальных схваток, в которых он, правда, никогда не участвовал. Но тут девушки, к которым мастер дал слово относиться так, чтобы его полюбили, и вот эти девушки – прорабатывают, учат, отталкивают. Мастер Коровкин мысленно с этой минуты не обещал им легкой жизни, осторожно привстал, находясь во власти завораживающих чувств мщения, и строго сказал:
– Поговорили, посудачили. Надо за работу, дорогие товарищи женщины. Мы всецело и полностью одобряем вашу практическую деятельность и принимаем к неукоснительному исполнению. Чтоб в полную нагрузку, ибо ваш труд – это нужное дело. Никакого брака чтоб, хватит! На уровень мировых стандартов. Вы поняли меня хорошо, дорогие мои товарищи женщины? Брак! Это страшное дело на работе. Каждая капля краски – народного добра – стоит пота и усилия на историческом отрезке времени, времени спутников, лазеров и межконтинентальных ракет мгновенного уничтожения. Я не могу простить ни секунды драгоценного времени, ибо время – хорошо замаскированные деньги.
Девушки уже давно не слушали, а мастер Коровкин все говорил и говорил, и правы те, кто утверждал, что если он начнет говорить, то его не остановишь. Коровкин рассуждал о пользе и полезности труда на данном этапе исторического развития человечества вообще и данного, конкретного социального человека в частности. Поговорив так приблизительно с час, он направился в соседний кооперативный дом к штукатурам. Коровкин любил свою работу. Стоило ему в каком-либо уголке города в нерабочее время увидеть девушку в заляпанном краской и известью, мешком сидящем на ней комбинезоне, как проникался нежностью и острой какой-то любовью к ней. Смело спрашивал: из какого СУ?
Девушки принялись красить; вначале они работали в одном подъезде, на одном этаже, затем разделили этажи между собою, и работа пошла в темпе. Молчание то и дело нарушала Галина Шурина:
– Я закончила этаж! А ты, Маша?
– Кончено, хватит лодыря гонять!
– Молчи, догоняло, – ворчала в ответ Конова, которая не любила спешить ни в работе, ни в жизни и была очень недовольна, когда Галина Шурина ссорилась с мастером Коровкиным, который ей нравился за то, что никогда не торопил и не контролировал их работу.
– Маша, ты влюбилась! – крикнула Шурина с шестого этажа на третий. – Только честно, а то многие врут. Врут ведь все, курицы! Я в восьмом классе в одного преподавателя влюбилась, а он мне признался уже в десятом, когда я его разлюбила, когда я втюрилась в одного десятиклассника. Ты слышишь меня? Ты, Верочка, не слухай меня, потому что тебе не интересно. С Машей мы верные подруги, ей интересно. Правда, Маша?
– Да.
– Я вот поступлю в мясо-молочный институт, буду работать директором гастронома, вас, девочки, буду кормить каждый день – по одному торту «Киевский». Идет? А теперь давайте закругляться, в обед пойдем в магазин, поесть купим. Согласны?
В магазин за молоком и хлебом отправили Конову, а Шурина и Мария уселись на солнышке, выставили загорать ноги и принялись говорить, вспоминать. Больше говорила Шурина. Вспоминала мать, отца, брата и сестру, как объелась конфет шоколадных, как и что могла приготовить совсем из ничего, просто в пригоршнях – такое, пальчики оближешь.
– Влюбилась? – у Шуриной загорелись глаза, и она даже привстала, поведя руками.
– Нет, Галюша, свое я отлюбила. Я замужем была уж.
– Ты-и? Сколько тебе годов?
– Хватает годов мне, больше, чем тебе.
Шурина, пораженная признанием подруги, округлив глаза, глядела на нее, и глаза ее блестели горячим блеском.
– Скажи, как то у тебя вышло?
– Так и вышло, приревновал, – ответила Мария.
– А кто тот, красавец, к которому приревновал? – спросила Шурина, сгорая от любопытства. – Небось не часто с тем, бедненькая, встречалась? Кто ж он, скажи мне, а я никому.
– Кто?
– Да тот, твой любовник?
– Какой любовник? Дура, ой ты! Мне никто не нужен, я живу теперь в себе. Моя жизнь во мне самой, и на жизнь я гляжу из своего мира, то есть из себя.
– Чего-о? – открыла свой маленький рот Галина Шурина, да так и застыла с открытом ртом, только смешно подергивалась ее верхняя губа, – Врешь ведь ты мне и не краснеешь. Расскажи, расскажи правду.
– Ладно уж, как-нибудь в другой раз, неприятно рассказывать. Так глупо получилось, я сразу поняла, как поженились и прошло месяца два-три, что у нас не получится с мужем хорошей жизни. – Мария принялась наливать в ведро зеленую краску из большой фляги, стоящей в
