– А откуда он сам?
– Турецкий подданный. Он не говорит точно. Но он говорит, что лучше Турции страны нету. А акцент у него, скажу тебе, скорее немецкий, потому что вырос в ФРГ.
– С ума сойти! Тебя там могут продать какому-нибудь мусульманскому шейху, я слыхала о таких случаях.
– Нет, Маня, то цивилизованная страна, как наша, только на юге и климат у них получше. Не бойся. Он от меня без ума буквально. Он знает немецкий язык. Вот он придет сегодня, я его позвала. – Топоркова аккуратно разлила чай в чашки, задумавшись, поглядела на Марию и продолжала: – Вот не знаю – расписываться или подождать? Расписываться или нет?
– Ой, сдурела, ой! Бросит же!
– Уж я-то быстрее его брошу, – отвечала Алена и так поглядела на подругу, что той неловко стало от своего восклицания: по суровым и твердым глазам Топорковой можно было поверить ей на слово.
Мария, не зная, как загладить сорвавшееся с языка, спросила:
– А он тебя любит?
– Мишель меня больше чем любит, он – обожает! Он сказал: я – Елена Прекрасная!
– А где будете жить? – оглядываясь, спросила Мария, как бы убеждаясь, что дипломату можно жить и в лучшей квартире.
– Договорились пока у меня. А потом переедем в посольство, там для него отделывается половина особняка. – Топоркова говорила так просто, как будто ей не привыкать жить в посольствах, и она об этом сообщала охотно, потому что во время ночных бдений неоднократно воображала себя женой посла: несмотря на расчетливый характер, у Алены было горячее воображение. И когда чем-то загоралась, воображение рисовало ей яркие, зримые картины, и она их так живо, реально передавала – будто все происходило наяву.
Ты, Алена, будешь ходить в длинных платьях? – восхитилась Мария, совершенно уверенная, что в посольствах ходят только в длинных платьях, а мужчины – в черных фраках.
– Сейчас весь белый свет на джинсах помешался, – отвечала Топоркова, услышав звонок в передней. – Иди открой. Это Мишель. Ты открывай, а я буду чай пить. Иди- иди, прошу тебя, так нужно. Пусть поймет, что я не жду его.
Мария взяла себя в руки и направилась открывать, шла она тихо, будто подкрадывалась. В дверях стоял с цветами улыбающийся Мишель. Он считал, что дверь откроет Алена, и уже протянул, улыбаясь и слегка склонившись, цветы, чтобы Алена, открыв дверь, сразу же увидела их. На нем красовался с иголочки белый костюм, белая кружевная сорочка, белые туфли и такого же цвета шляпа.
Некоторое время иностранец удивленно молчал, глядя на Марию, потом проговорил:
– Я рад. Дома Елена Прекрасная? Вы сделаль мне сюрприз собою. – Он протянул руку в белой перчатке и крепко пожал Машину руку. Потом, не сводя с нее глаз, поставил рядом с собой огромную клетчатую сумку, доверху набитую свертками. Глаза его удивленно смотрели на Марию. Мишель будто немного похудел, и каждая черточка на лице обрисовывалась отчетливо, от него сильно пахло тонкими духами. В прихожей он оглянулся, как бы затем, чтобы убедиться, что «горничная» идет за ним. За то короткое время пока Мария открывала дверь и с нею раскланивался Мишель, Алена успела из кухни пробраться в комнату, устроиться с невероятным проворством за столом и принять свою сложную позу, которая должна продемонстрировать пресыщенность жизнью, людьми, мужчинами в особенности, и некую томность преуспевающей женщины, отмеченной благосклонностью судьбы. Мария не узнала подругу: перед ней сидела другая женщина – столь разительна была перемена, происшедшая с Аленкой.
– Кто там приплелся еще? – ласково поинтересовалась Топоркова, не оглядываясь, голосом подчеркивая, как ей надоели визиты досужих людей, не дающих спокойно выпить чашку чаю.
– Появился я, – отозвался Мишель и, поставив на диван сумку со свертками, вручил Аленке букет прекрасных роз. Он робко поцеловал руку и, не решаясь присесть, стоял подле, ласково улыбался.
– Мишель! – вскочила Топоркова, не оборачиваясь к нему. – Это ты? Я думала, ты объявишься минимум через час. Манька, моя дорогая горничная, слышишь – Мишель пришел. Иди же сюда, моя дорогая! Ты, Мишель, знаком с моей домохозяюшкой?
– О да! Мы с ней знакомы давно, – серьезно отвечал Мишель, оглядываясь и стараясь увидеть Марию. – О да! Этот прелестный цветочек для твоей домохозяюшки я не купиль, потому как не зналь, что она будет у тебя, дорогая и несравненная Елена Прекрасная.
– Но она у меня красивая рабыня, – рассмеялась Топоркова. – Ты, Мишель, можешь в нее нечаянно влюбиться, она ужас какая жгучая и страстная! Маня, иди сюда, ты джинсы не носи, пусть он посмотрит на твои ножки.
– О, Елена, я полюбиль только вас! – игриво признался Мишель.
– А крепки ли твои слова!
– О да! Слово мужчины! Мое слово – дамасская сталь!
– В наше время, Мишель, слово мужчины дешевле слова базарной торговки.
– То не мужчины, то собаки.
– По видовым признакам – мужчины, то есть все, как у мужчины, только поступки несколько отличаются от поступков настоящих мужчин. Мань! Ты можешь прийти и послушать умные разговоры? Иди сюда! – Топоркова принялась за чай, тут ее словно что осенило; она встала из-за стола, ушла на кухню и долго уговаривала Марию быть свидетелем разговора с Мишелем, но та не соглашалась.
– Ты меня, Маня, очень подводишь! – горячо заключила Топоркова. – Я думала, ты подруга настоящая хотела с тобой посоветоваться. Я совершаю решительный шаг в жизни, делаю главный поворот. Ты знаешь, как тяжело, особенно когда имеешь дело с иностранцем. Мне не девятнадцать лет. Как ты можешь, ты, моя землячка, подруга, бросить меня в беде?
– Ну хорошо, я не права. Только ты меня не позорь, – согласилась Мария.
Топоркова мгновенно успокоилась, возвратилась с подругой в комнату, прихватила чайник и чашки. Мишель отхлебывал из чашки, предложенной заботливой Аленкой. Он держал чашку двумя пальцами, третий далеко оттопырив в сторону, и тонкой струйкой тянул чай губами. В неестественно изогнутой в запястье руке, в наклоне головы, в выражении лица – во всем виделось желание показать свой посольский уровень.
– Скажи, Мишель, ты меня любишь? Подумай, я к этому вопросу отношусь серьезно, Манька знает все. Она свидетель. Скажи честно, как говорит сердце. Как ты сам чувствуешь? – Лицо у Топорковой стало строгим. – Ничего не выдумывай, а говори, как есть, так и говори. Что нам врать, мы не маленькие.
Мишель смутился, вероятно, потому, что говорила она при посторонней.
– Скажи мне от имени своего сердца: любишь ли ты меня? – повторила безжалостно Топоркова, и по тому, как замедленными стали ее движения, напряглось попунцовевшее лицо, можно было заключить, что она волнуется и с нетерпением ожидает ответа. Мишель закатил глаза, давая понять, что другого и быть не может. Но Алена недаром с детства отличалась упорным, твердым характером, не переносила неопределенности.
– Нет, ты мне скажи при свидетеле. Чтоб и свидетель в точности и
