Маня, и понес такую ахинею, ужас было слышать, и я поняла, что он заболел душою. Как он одевался – при галстуке, в английском костюме, ботинках лакированных, а лицо – бледно-бледное, ни кровиночки на лице. «Я, говорит, просил пивной бар, желая работать в баре, мне не дали». – «Зачем вам пивной бар?» – вежливо спросил судья, умный, интеллигентный мужчина. «А вы хотите жить хорошо?!» – закричал Мишель как полоумный и весь покраснел, с ним дурно от гнева сделалось, и его, дурака, увели. Жалко, Маня, его, а так он подлец полный и окончательный. И конечно, у меня к нему одна лишь ненависть. Проживут люди и без его цветов, на вес золота проданных на рынке.
Топоркова повозмущалась еще и ушла.
А Мария долго вспоминала рассказ о Мишеле, жалела его и подругу, хотя и осудила Топоркову, которая, по всему было видно, уж очень хотела легкой красивой жизни. Первого мужа прогнала, отняла квартиру, а сейчас совершила такую ошибку, которая бесследно не пройдет. Единственное, что успокаивало Марию, – дети. Когда приходила домой и принималась их, голодных, кормить, все забывала, с радостью окунаясь в атмосферу улыбок, добрых словечек.
– Ох, вы ж мои кролики, проголодались, бедненькие! Я вас сейчас покормлю, я, ваша мамочка, вас сейчас попою.
Марии, по ходатайству начальника ЖЭКа с целью лучшего осуществления руководства своими подчиненными, поставили телефон, и она сразу позвонила Ирине. К телефону подошла Лариса Аполлоновна и, узнав в чем дело, сказала:
– А я, умная, я не могу понять, что же они не приходят ко мне и в ножки не поклонятся, а оно вон почему – ребенок-то у тебя. Ты. милочка, мне звони чаще, а то я на тебя рассержусь, – добавила Лариса Аполлоновна. – Звони почаще. Замуж не вышла еще?
– Нет.
– И не спеши за первого встречного алкоголика. А то время-то пошло: кто ни сходится, тот расходится. Я тут икоркой разжилась для внучки.
– Куда ж мне с детьми? – рассмеялась Мария.
– Внучка жива-здорова? Она, имей в виду, за ветреных родителей не несет никакой вины и никакой ответственности. Я, Маша, так люблю детей, что сидела бы с внученькой, да вот не хочу по принципиальным соображениям, потому что я в душе – педагог, я хочу воспитать Ирину, чтобы она сама сидела дома, растила ребенка, а на хлеб пусть зарабатывает ее так называемый муженек. Вот чего я хочу, поэтому и не сижу с девочкой.
– Ладно уж, теть Лариса, сама справлюсь. Вон Иринка три раза на дню, как обещала, не приходит. Все ждет-ждет чего-то. А девочка какая умная, я ее теперь ни за что не отдам матери. Сама буду сидеть и воспитывать ее. У нее глаза такие, личико такое. Тоже будет, как и отец, доктором наук, теть Лариса. Извините, звонят. Жалко только, теть Лариса, Иринка никак не звонит, вот уже три месяца скрывается, боятся, что я от ребеночка откажусь ихнего. Извините. Пусть позвонит. Ладно?
ГЛАВА VII
Для горожан в самом начале марта становилось очевидным, что зима, несмотря на ее не ко времени разнузданный нрав, близилась к концу. Непрерывно завихривали снежные метели, задували порывами бесстыдно бьющие в лицо ветра.
Ромуальд Иванович Капитолийский, защитив к этому времени дипломный проект, не уволился с работы, вопреки личному желанию и неоднократному заявлению на собраниях, а неожиданно обнаружил в своей груди скромное, но неумолимое желание работать и дальше на прежнем месте. За непродолжительное время, длившееся после получения диплома, он терпеливо перенес четыре состояния, вполне обычных для земных людей: 1. Поглаживая правой рукой диплом, он возносился на недосягаемую высоту, зримо ставившую его в ряд людей, умеющих пребывать «во облацех»; 2. Без присущего ему снисхождения взирал на мелкую суету людей, погрязших в бытовом мелкотравье; 3. Нетерпеливое желание исправить заблуждавшихся людей, живущих на территории его ЖЭКа, указать им на истинную ценность бытия, под которым, в его представлении, была прежде всего духовная жизнь; 4. Состояние, когда назойливо, словно птица в окно бьется, возникает желание доказывать, что его работа важнее другой и превзойти ее по значению невозможно.
Претерпев четыре изумительных состояния, начальник ЖЭКа спустился на землю и сразу же на территории своего владения обнаружил великие недоделки и заявил на одном из собраний, посвященном «чуткому и исключительно внимательному отношению к человеку как залогу успеха в создании прекрасного человечества», что «мусор – главная причина всех непрекращающихся зол вокруг нас вблизи, и не только вблизи, но и далеко в мире, обнаруженных им в последнее время на основе научного анализа объективных обстоятельств».
Наткнувшись на такую замечательную мысль, Капитолийский заронил ее в самое свое сердце, а уж из его сердца она хлестала горячим ключом. Ромуальд Иванович прямо заявил Дворцовой, что если Мария не поступит после окончания курсов повышения квалификации в институт или техникум, то он переведет ее из дворников, то есть с работы, по сути дела, элитарной, – в бухгалтерию, что не сулило ни достаточно свободного времени, ни зарплаты. Капитолийский обладал неистощимой энергией и с жаром говорил в одном из своих докладов:
– Сотни тысяч поколений в пещерах, вигвамах, норах, землянках и на деревьях жили для чего? Чтобы мы учились или только работали? Работать – от слова раб! Надо учиться! Наскальные рисунки – пример выдающийся и непреходящий.
Это говорилось в таких вдохновенных тонах и с такой поразительной смелостью человека дерзкого и обладающего способностью мыслить, что уж дальше просто, как говорят, невозможно. Изложенный тезис он повторял и на собрании актива ЖЭКа, состоящего в основном из почтенных старцев, много повидавших на своем веку, так что услышанное не было им внове. Только Марии приходило в голову: а что было бы, если бы Ромуальд Иванович закончил к своим уж немолодым годам не один институт, а два? Когда Капитолийский считал необходимым заострить внимание на решении главной проблемы, терзающей его, он, как требовали обстоятельства, сгущал краски:
– Иметь мусор, если говорить с точки зрения подлинной трагедийности и сопрягая его с вопросами из вечности «быть или не быть» и привлекая в помощь современный уровень высокого мировоззрения наших людей, можно сказать столь же откровенно: «Не быть!» Вот главный вопрос в главном направлении осуществления поставленных высоких задач. Каким быть мусору – процветающим или прозябающим? – уточнял Ромуальд Капитолийский свою острую мысль. – Амплитуда колебания гигантского вопроса дает сбои в сторону прозябания. Так объявляем олимпиаду по тотальному наступлению на нашего главного оппонента чистоты – так красиво и изящно заканчивал свое выступление начальник ЖЭКа, которого слушали внимательно, и слово «оппонент» здесь звучало как нельзя кстати, как музыка Моцарта.
Мария на собраниях сидела как на иголках, с нетерпением ожидая окончания: дети! Собрания, как правило, были долгими. Начинаясь за два часа до окончания работы, продолжались они часов до девяти вечера. Было от чего волноваться Марии. Изредка, правда, с детьми сидела Топоркова, но большею частью за ними присматривал Алеша Коровкин, который, бывая на больничном, время проводил у Марии. Изредка, не чаще чем раз в месяц, приезжал Оболоков, хмурый, раздражительный, как бы стремясь показать, что жизнью недоволен и ничего хорошего в ней не находит. Жалея нервного и раздражительного ученого, Мария не решалась заводить разговор о ребенке. Да и настолько привыкла к нему, что в душе побаивалась: а что будет, если девочку заберут?
Оболоков мрачно говорил:
– Я уж свихнулся на диссертации. Меня, например, поражают проблемы, которые ставят перед собою многие ученые. Например: «Почему девяносто процентов яиц куры
