нет. – А я вам телефонец поставил! Не помните? Чего же вы от меня хотите?
– Красоты! – воскликнула, сама не желая того, Мария. – Чистоты!
Как только Мария произнесла слово «красоты», тут же взметнулись по всем углам фонтаны света, вздрогнула люстра в сто сорок тысяч свечей и медленно поплыла вниз.
– Истины! – завопил со страшным испугом Ромуальд Иванович, задыхаясь. – Я не беру взяточки, я одалживаю навечно. Истины хочу!
– Истина для себя, а красота – для всех! – воскликнула Мария, и тут же где-то в дальнем углу сорвался камень и с грохотом покатился на Капитолийского, грозя смять его. Начальник ЖЭКа взмахнул перед самым камнем метлой, и тот с такой же скоростью покатился обратно. Тоненько засмеялся Ромуальд Иванович, вытирая со лба пот и-с некоторой боязливостью посматривая на Ларису Аполлоновну, заглядывая в злобно блестевшие глаза. – Ишь, награбила!
– Я на вас на всех напишу, тогда запоете, – ответствовала с несомненным достоинством Сапогова. – Устроили здесь, в тайном помещении, ночной шабаш с привлечением подозрительных лиц и от честных людей требуют полного разоблачения. Не выйдет! Без тайны жить хотите? Не выйдет! Тайна! Главное в жизни – тайна!
Мария обернулась на подозрительных лиц и тут же заметила, что теней вокруг главного фонтана нет, а фонтан с еще большей яростью заискрился, разбрасывая вокруг блики разных цветов. Из проема в стене появился человек. Он медленно плыл, хотя хорошо было видно, что он стоял на полу. Она ударила каблуком по полу – твердый! Но человек плыл по полу. Вот медленно развернулся в профиль – высокий, худой, тонкий красивый нос и умный взгляд. И тут Мария почувствовала рядом с собой знакомо суетящегося человека, пригляделась – никого. Оглянулась – тоже никого, лишь ворчала Лариса Аполлоновна, называя плывущего человека к фонтану подозрительным элементом, для которого есть одно прекрасное место на Петровке, 38, так как по всем признакам перед нею был взломщик квартир и ювелирных магазинов.
– Гете! – тихо воскликнул голос суетящегося вокруг Марии человека.
Грянули аплодисменты невидимых людей, и она поняла, что голос принадлежал Алеше Коровкину. От голоса и его близости Марию словно током прошибло: она прямо извертелась вся, стараясь определить, где же он находится, стараясь увидеть знакомое любимое лицо.
Когда б не солнечным был глаз,
Не мог бы солнце он увидеть.
Гете подплыл тем временем к свисающей со свода ярко горящей люстре и растаял в воздухе, а на люстре загорелся еще один светильник, брызнувший голубым светом. Не прошло и минуты, как появилась еще одна фигура, медленно двигавшаяся из проема в стене. Мария сразу узнала Пушкина. Он в скорбном молчании склонил голову, засунув руку за борт своего длинного плаща. Как же было его не узнать! Кудрявые волосы, знакомый поворот головы. Вот он медленно повернулся, полыхнули синим светом глаза, от которых на душе стало легко и приятно, Марии хотелось подойти к нему, пожать руку и сказать: «Здравствуйте, Пушкин, я вас ждала».
– Пушкин! – повторил где-то рядом Алеша Коровкин. Все находящиеся в зале громко зааплодировали. Мария, боясь упустить возможность посмотреть на великого человека, стихи которого учила в школе, а созданные образы воспринимала не иначе, как живых людей, глядела во все глаза. Потом увидела старца с длинной бородой, в косоворотке, босиком и сразу поняла, перед нею – Лев Толстой.
Затем проплывали другие, дорогие Марии люди, и на люстре становилось все больше и больше светильников, и люстра прямо-таки горела ярким светом. А Мария чувствовала в своей груди тепло этого света.
Мария не помнила, сколько еще людей проплыло перед ее взором. Коровкин ей время от времени и говорил: «Смотри, Машенька, больше такого случая не представится». Плыли какие-то люди в черном, о которых ничего нельзя было сказать, то были знаменитые в далеком прошлом полководцы, умевшие заставлять своих солдат с невероятным искусством убивать противников. И лицо, и вся фигура были у них черны. Марию поразила вереница людей, не имеющая лиц. Все они были одеты одинаково в куртки, кирзовые сапоги и круглые, наподобие сковородки, головные уборы, не имевшие точного названия. Из этой скучной и безликой толпы вырвался один человек и побежал, и Мария спросила у него, когда человек остановился перед нею:
– Кто ты?
– Я никто.
– Но ты же человек? Когда ты родился, мать дала тебе имя и фамилию? – спросила Мария, жалея остановившегося перед нею. – Как не стыдно не помнить имя, данное родной матерью?
– У меня украли имя, – отвечал дрожащим и пискливым голосом человек, косясь со страхом на человечка с метлой. – Дайте мне имя. Дайте мне имя! Я – человек! Но дайте мне имя. Мы безвестные. Дайте мне имя. – Со словами «дайте мне имя» он стал удаляться к длинной шеренге проходивших вереницей безликих людей. Мария с тоской и страданием смотрела ему вслед, слезы хлынули у нее из глаз при виде такого огромного горя у человека, протянула руки, прошептав тихим голосом сквозь рыдания:
– Стой! Я дам тебе имя. Пусть твое имя будет…
– Нельзя здесь отдавать имя, – произнес голос, как будто принадлежащий Коровкину, но в то же время Мария отлично понимала, голос принадлежал не ему, а неперекор этому голосу произнесла, жалея потом всю жизнь; надо бы произнести другое имя, хотя другого имени не могла произнести именно сейчас. А слово это было одно, и слово это было имя: «Алексей».
Человек без имени сразу засветился; каким-то образом на нем – точно кто нарисовал – оказались красивый фиолетовый фрак, белоснежная сорочка, галстук и лакированные туфли. Он отделился от вереницы безликих людей и подбежал к люстре, подпрыгнул, пытаясь что-то сделать, – видимо, достать до нее рукой, но люстра стала медленно подниматься к потолку, и он, растерявшись, махнул рукой и исчез, канув в провал зала.
«Доброта придает смысл жизни, только она спасет жизнь, – опять раздался грустный голос Коровкина. – Только она очеловечивает ее».
– Ай я-яй, – тоненько пропищал Ромуальд Иванович, взмахнул метлой, и Мария ощутила боль в груди, словно тонкое жало вонзилось в самое сердце. – Вы вот говорите, уважаемая Мария Викторовна, что я беру взяточку, а вот только что нынче вы дали чужому человеку не его имя. Имя принадлежало Коровкину. Это как назвать? Ай-я-яй! А Василий?
– Какой Василий? Мой бывший муж? – слабым голосом спрашивала Мария, оглядываясь в растерянности, подозревая, что совершила непоправимое, и, вздохнув, сказала: – Василия простим.
– Еще одна, извините, ошибочка, надо бы его в кулачок, стереть в порошок, – с горечью в голосе проговорил начальник ЖЭКа, сожалеючи взмахнул метлой, из-под которой полетели камешки, а вместе с ними, как мусор, Лариса Аполлоновна, Ирина, Оболоков, только люди с надписью на лбу «Ты – виноват» остались на месте, как будто по приказанию, неизвестно откуда к ним поступившему. Но, задержавшись на минуту, тут же были подхвачены неведомой силой и сметены, как солома ураганом.
А люстра поднималась и поднималась, и так высоко поднялась, что стала похожа на одно из довольно больших созвездий в стороне от великого Млечного Пути. Мария повернулась. Ей почудилось движение – не Алеша ли Коровкин? Мария поглядела на зал, по углам которого, словно облака, прикорнули тени; бьющие фонтанами пучки света медленно меркли, образуя полумрак, и в воздухе витала грусть. Она не выдержала; чтобы не разреветься, нагнувшись, ступила в коридор. И сразу вверху грянула музыка… По длинному коридору прошла, не чувствуя под собою ног, обратно к себе и легла в постель.
Засыпая чутким сном, Мария дала себе слово встать пораньше и
