еще до ухода Алеши Коровкина прийти к нему и сказать: «Люблю»! Сказать это простое слово, до которого она шла столько дней.
Мария проснулась раньше обычного, ощущая жжение в ногах, точно прошлась по горящим углям. И еще чувствовала себя в оцепенении, которое бывает после тяжелого сна. Мария все еще видела коридор, сотканный из лунного света, по которому стремилась к своей далекой цели, и пыталась понять, почему так явственно все помнит, словно все было наяву. В квартире действительно стояла полная тишина, лишь нарушаемая изредка сопением простуженной Ксюши. Мария оделась, надо побыстрее убрать дворы, попросить Аленку Топоркову посидеть с детишками, а самой купить торт и поехать с ним к Коровкину. Зайти и спросить как бы между прочим, словно ничего и не случилось:
– А я торт принесла. Хочешь, чаю попьем?
И конечно, Алеша Коровкин, вечно голодный человек, согласится попить чаю. И вот когда они сядут, а она расставит чашки, разольет дымящийся чай, и когда Алеша вот так пристально на нее поглядит, она скажет:
– Я согласна, Алеша, замуж. Алеша, я тебя полюбила навсегда, я видела вещий сон, Алеша.
Вот какие слова скажет Мария, когда придет к нему на улицу Белинского, в тот самый каменный коридорчик в большом городе, в тот самый коммунальный домик с единственной корявой березкой во дворе.
Она во дворе взяла метлы и лопаты и принялась убирать. Еще очень рано. Окна в домах черным-черно смотрелись во дворы. Зрелая луна, стремясь к горизонту, достигла к утру плотной снежной вязи облаков. И все ее усилия взглянуть на землю пристально и внимательно, казалось, лишь рождали беспокойство у быстро несущихся с юга на север облаков. Задувал низкий ветер, и Марии ясно стало, что день будет ветреный и по-весеннему теплый.
Часов в семь Мария позвонила Топорковой, «сидевшей» на больничном, та согласилась побыть часа два-три с детьми. Пока Мария собиралась, прошло еще полчаса, и тогда ей пришлось ловить такси.
В восемь двадцать она находилась подле Алешиного дома, забежала в кондитерскую, где купила торт «Киевский», который любил Коровкин. Но дома Коровкина не оказалось. Как подвело ее сердце! Нет, дверь в комнату отворена. Он не запирал. Ничего привлекающего любителей чужого в его комнате не было. Не унесет же вор старый громадный шкаф. Вот только книги, на них ведь иногда зарятся. Можно упрекнуть Коровкина в непредусмотрительности.
Мария отворила дверь, прошла в комнату. Пахло заплесневевшим сыром. На стуле лежала рваная хламида. Ей пришла в голову мысль, что Алеша Коровкин не ночевал дома.
Она ходила по комнате и внимательно присматривалась к постели, стульям и столу, пытаясь по еле заметным следам определить, насколько справедливы ее догадки. Но определить было невозможно, трудно было определить, завтракал ли Алеша Коровкин сегодня утром или нет. На столе лежал хлеб, степень окаменения которого определить не взялся бы ни один специалист с высшим образованием. Хлеб нельзя было резать; в один из дней, когда особенно хотелось есть, Алеша Коровкин умудрялся сосать его – откусить хоть кусочек не было никакой возможности. Тут же лежали сморщенные окаменевшие груши величиной с грецкий орех, стояло несколько пустых бутылок из-под кефира и любимого им лимонада.
Мария посидела, соображая, что же ей делать, открыла форточку, еще раз оглядела запущенную комнату и принялась убирать. Через час пол заблестел влажным блеском; стол и стулья Мария протерла и, позвонив Топорковой, что вернется к обеду или чуть позже, принялась за остальное. После того как комната была убрана, оказалось, что в ней свободно и не так много вещей, как казалось вначале, и вещи не такие уж громоздкие. Мария принялась за белье, извлекая тряпье из-под дивана, шкафа, неработающего холодильника.
Часам к четырем все в комнате сверкало; белье развешано в комнате на веревке от форточки и до двери. Она хотела уйти, чтобы Алеша сам все понял, когда вернется с работы, но решила остаться, потому что чувствовала свою вину после вчерашнего разговора. И эта вина не давала покоя. Вот и сейчас сердце ее щемило, и она не знала, куда деваться от своей вины, желая только одного – чтобы побыстрее вернулся Алеша Коровкин.
Мария сидела у окна; слезы радости сами собой катились из глаз. Она просто не могла удержаться, не знала, чего хотела в данный момент. Алеша ее любил – знала, и она любила – теперь это было очевидно для нее. Но какая-то жалость не девала успокоиться, пронзая сердце тонкой свербящей болью, болью вины перед Коровкиным. Она вспомнила: начальник ЖЭКа будет искать ее наверняка – и позвонила ему, сообщив, что позарез необходимо задержаться сегодня до вечера. Тот ответил, глубокомысленно намекая на какие-то свои соображения:
– Если из мухи раздуть слона, так это в порядке тенденции, так и надо этому слону дутому, а если слона сократить до мухи – то в порядке вещей, Мария Викторовна. – Ромуальд Иванович Капитолийский, нужно заметить, только что «родил» новую идею, из которой вытекало, что его роль в жизни человечества сильно преуменьшена. Он говорил так, будто что-то подозревал за Марией, и голос его звучал укоризненно. Стало очевидным: доля огромной вины всего человечества перед ним совершенно неизмерима.
Мария сгорала от нетерпения видеть Алешу Коровкина, места себе не находила. В семь часов вечера, когда ждать просто не могла, позвонила Вере Коновой, зная, что Шурина не любит Коровкина. Вера Конова, узнав голос подруги, вдруг заревела.
Мария поняла: только что мастер Коровкин, спасая Галину Шурину, упавшую с седьмого этажа, поймал ее на лету, но сломал себе позвоночник и ноги, потерял сознание, и врачи сказали, что он умрет. «Он прямо бросился, поймал на лету, спас жизнь, а сам, бедненький, упал и как закричал!» – так объяснила пришедшая в себя Вера Конова.
ГЛАВА IX
Опять начать мы должны,
Кончить ничто мы не можем.
Н. Рерих
В больницу Склифосовского Марию не пустили, сколько ни упрашивала дежурную медсестру.
Алеша Коровкин скончался поутру, не приходя в сознание и не проронив ни слова.
На большой город будто сошла тьма в тот день; так много стало от нахлынувшего тумана со стороны Москвы-реки, что проезжающие автомобили продвигались по улицам с зажженными фарами. Шоферы утверждали: не помнят такого тумака. По Садовому кольцу нескончаемый поток автомобилей передвигался черепашьим шагом, точно впереди него ехала похоронная процессия. Мария сбилась с ног Пережив первое шоковое состояние, она поняла: необходимо взять себя в руки. При слове «похоронить» глаза застилали слезы; слова, которых она всегда боялась, будто сама не была смертна, сейчас ей приходилось произносить в сутолоке дел будничных, житейских, обычных для человека. Во-первых, как считала Мария, нужно найти мать Алеши Коровкина. Найти мать оказалось труднее всего. Телефона, помнили соседи матери Алексея, не было на работе, а телефон своего любовника она тщательно скрывала и не давала даже сыну. Никто не знал, где находится ее работа, кем работает, и вообще, многие помнили только, что у нее очень красивые волосы и брови. Мария часто останавливалась на мосту и
