думала: как только похоронит Алешу, жизнь для нее потеряет всякий смысл, и у нее останется одно – топиться.
Действительность такова, что дает право выбора даже тогда, когда жить не хочется. После похорон Марию трудно было в первые дни узнать: она осунулась, движения ее стали замедленными, она постоянно задумывалась, точно пыталась что-то вспомнить.
Мария знала, что есть на свете душа, которая близка Коровкину, тоскует по нем и не оставит его даже на том свете.
Иногда Мария забывалась, вспоминала последние слова Коровкина о вечной его любви, и ничего не значащие слова ныне ей казались вещими.
Мгла несколько дней не уходила с улиц, низко висела над рекой и матово поблескивающим асфальтом – под светом жидких фонарей. Вверху, над шпилями высотных зданий, расстилалась кромешная тьма, которая, казалось, не могла быть измерена во своей глубине. Все жители и приезжие помнят те тревожные дни; приглушенные улицы, казалось, источали из своих недр вечный и непреодолимый стон.
Мария видела, как в жутковатом млечном мареве качались столбы, словно живые, и передвигались автомобили с зажженными фарами. Как всегда бывает в подобных случаях, поползли слухи. Слесарь ЖЭКа Марий Селиверстович Птушкин несокрушимо убеждал жену, что во сне разговаривал с инопланетянами; он с такими подробностями рассказывал свой вещий сон, что жена не могла не поделиться услышанным с соседкой по квартире. Соседка тут же по телефону сообщила о сне своему племяннику, а тот за обедом в заводской столовой рассказал своему закадычному дружку. А уж этот дружок, молодой оболтус, поведал своим многочисленным знакомым, что читал в одной газете, но не помнит точно в какой именно, так как читает их превеликое множество (хотя, признаться, газет сей врун никогда не читал), что мгла – неспроста, ее нагнали неопознанные летающие объекты, прикрывающие мглою свои рейсы на землю из соседней галактики, и что в Коломенском, вблизи ликвидированного кладбища, прилетевшие обосновали себе энлодром с целью проведения эксперимента над жителями земли. Когда некоторые из недоверчивых знакомых съездили туда, дабы лично убедиться в реальности услышанного, то выяснили, что все это ложь, обыкновенная болтовня человека хвастливого и мнительного, который видит в любом капризе природы знак недобрый, исходящий обязательно от силы непостижимой.
Мария слухам не верила и после очередного «невероятно достоверного сообщения» только улыбалась, она как будто предвидела еще более неслыханное для людей непутевых. Что же она хотела?.. Эта женщина потеряла любимого человека. Если вы такую женщину представите, то знайте, она полюбила Алешу Коровкина настоящей любовью, а жизнь, как бы нарочно, взяла и распорядилась по-своему.
Мария словно искала что-то на улицах. И после похорон, когда в ней крепла, не давая успокоиться, навязчивая мысль уйти вслед за Алешей, она, оставив детишек с Аленкой Топорковой, уходила в город. Бродила по улицам, глядела на проезжающие автомобили, людей, верхние этажи домов – во всем искала загадку случившегося. Ее очень беспокоила та последняя ночь перед смертью мастера, именно когда она убедилась в невозможности жить по-прежнему, без Алеши. Та сцена в ее забытьи, если помните, когда из толпы вышел безликий человек и попросил имя, и она ему дала имя – Алексей! Мария уверилась, что в смерти Коровкина виновата она. В первые дни после похорон, когда еще боль утраты не достигла своего апогея, Мария винила во всем Галину Шурину, жестокое существо, эгоистку до мозга костей, которая в таком прекрасном человеке, как мастер, видела только плохое. Просыпаясь ночью, Мария думала о Шуриной, желая ей самой такой же нелепой смерти. И хотя порою ужасалась своим мыслям, все же долго не могла погасить в себе ненависть к Галине. Но как-то однажды к ней заявилась Вера с Галиной Шуриной. Подруги боялись заговорить о мастере Коровкине.
Молчала и Мария, болезненно посматривая на подруг, находя невозможным заводить разговор о Коровкине при Шуриной.
– Такими, сказал мой прапорщик, – сказала Конова, глядя в упор прекрасными глазами на Шурину, – земля удобрена, и даже после их смерти мы зависим от них – хороший ли будет урожай!
Шурина, которая чувствовала – все говорится для нее, несмотря на свой железный характер, не выдержала и одним криком выкрикнула:
– Девочки! Он мне – роднее матери! Он мне свою жизнь подарил! Он – святой и героический человек, девочки!
После слов о «святом человеке», поразивших в самое сердце, Мария замкнулась еще сильнее.
Она ничего не сказала девушкам, но расцеловались при прощании так, что Вера подозрительно поглядела на подругу и спросила, содрогаясь от жутковатой своей догадки, что Мария прощается навсегда:
– Маша, ты чего? Машенька, жизнь-то не кончилась, дорогая ты моя. Знай, я всегда готова прийти к тебе на помощь.
Шурина ничего не сказала, но видно было, она переживает случившееся.
Через два дня Шурина вернется к Марии, посидит молча, пристально глядя на свою подругу, и неожиданно так зальется слезами, так зарыдает, что Мария испугается и станет ее успокаивать, а Шурина все будет казнить себя. И когда она уйдет, Мария с чувством облегчения подойдет к окну и, замечая, что весна со всей своей необузданной энергией обрушилась не только на город, но и на души людей, спокойно подумает, что для нее нынешняя весна – последняя.
Мария никогда не подозревала, что о смерти можно думать спокойно, буднично, как, например, о переезде на другую квартиру. Ровно три недели буйно гуляло над городом ослепительное весеннее солнце, не давая людям успокоиться, начисто согнав грязный снег, отправив потоки мутной воды в подземные трубы и в разбухшие, вздохнувшие свободно реки. Грянули в скверах воробьиные бои; возомнив, что весна предназначается только ему, воробей во весь голос заявлял об этом, неустрашимо рвался в драку, отвоевывая у других претендентов жизненное пространство, чувствовал себя полным хозяином положения в большом городе.
Мария решила: прежде всего она должна побывать дома, в Поворино, подготовить мать, рассказать о прекрасном и любимом Коровкине, о том, что она, Мария, не может быть счастливой на земле, так ей тяжело без него, и что жизнь для нее сейчас – невыносимое мучение. Придя к этой, казавшейся ей убедительной, мысли, Мария в конце мая взяла отпуск и поехала с Ксюшей в Поворино, оставив Ирине Машеньку.
К поезду ее провожали Топоркова и Оболоков. Они удивлялись спокойному, задумчивому взгляду Марии, лицу, на котором появился болезненный румянец. Разве мог кто догадаться о ее мыслях? Оба провожавших с облегчением возвращались домой, думая о том, что Мария успокоилась и отдых на родине совсем поправит ее здоровье, потому что время – лучшее, если не единственное в подобных случаях, лекарство.
ГЛАВА X
Поезд стремительно несся на юг от Москвы, залихватски тревожа воздух близ полустанков пронзительным свистом. Мария наблюдала за проносившимися рощицами,
