печален и очень суров, глаза занимают все лицо. «Интересно, немцы устали так же, как мы? Самым секретным оружием сейчас было бы лекарство против сна».
— Русские утром потеряли девять бомбардировщиков, — произнес Марселэн. — Они идут снова.
Доктор покрыл три последние карты. Теперь он, тихонько смешав их, стал строить карточный домик на шероховатой поверхности ящика, служившего ему столом.
«Странно думать, что в наше время настоящие каменные дома столь же хрупки, как это сооружение. Что осталось от вокзала в Орле? Он, должно быть, безобразен, как все вокзалы. Интересно: русские тоже субботними вечерами набивались в поезда и устремлялись за город? Наверное, так же как у нас, продавали газеты, папиросы, была почта, сияющая буфетчица за стойкой… Каким был вокзал в Орле, до того как его превратили в пепелище?»
— Я хорошо знаю, о чем вы думаете, — сказал Марселэн. — Но это приказ. Надо!.. Вас поведет капитан де Лирон.
Капитан Лирон вздохнул. Он был согласен. Он никогда не нарушал приказ. Единственным чрезвычайным актом в его жизни было решение не подчиниться правительству Виши и присоединиться к Свободной Франции. Он сделал это с таким же самым скромным вздохом. Жизнь не слишком весела, тем более когда приходится выбирать такой невероятный путь. Капитан де Лирон целую ночь бродил по улицам, прежде чем. отважился на этот шаг. Сам того не подозревая, он пережил те же муки, что и его предок, советник де Лирон, когда после провозглашения Нантского эдикта он решил остаться протестантом.
Верный своему королю, исполненный инстинктивной и профессиональной ненависти к беспорядку, советник де Лирон все же стал мятежником. Читая условия перемирия, его праправнук решился скрепя сердце сделать такой же шаг. С тех пор его меланхолическую фигуру можно было видеть на фронтах союзников. Он и сам не понимал, почему, ненавидя англичан — ведь были Наполеон и Жанна д’Арк, презирая американцев — скотов, которые не вынимают изо рта жевательную резинку и хлещут виски, не любя русских — он их представлял себе не иначе, как с ножом в зубах, восхищаясь немцами — они добились большого патриотического подъема, — он оказался у русских, стараясь вместе с американцами и англичанами помочь им разбить немцев!
— Надо, — повторил Марселэн.
Он никогда еще не встречал такого сопротивления. Под этими направленными на него, будто соединившимися в один взглядами, он чувствовал себя не очень-то хорошо. И так как его нервы тоже были на пределе, он все же надеялся, что они избавят его от необходимости подкреплять свои слова приказом. Молчание нарушил Дюпон.
— Надо так надо!.. Вот и все… Извините, Лирон, я думаю, вы поймете… Мы предпочли бы, чтобы нас вел Бенуа.
Лирон и бровью не повел; он по-прежнему стоял, повернув голову к перегородке и полузакрыв глаза. Впрочем, никто не осмеливался поднять на него взгляд.
Марселэн знал, что решение должно быть принято немедленно. Орел не мог ждать. Орлу было наплевать на переживания, чувствительность и субординацию. Война не кончится в Орле. Нужно, чтобы «Нормандия» существовала и после Орла. Будет ли война выиграна или проиграна — Орел лишь ее эпизод. Как бы то ни было, нельзя разлагать эскадрилью. Назначение Лирона было грубой ошибкой, которой он никогда бы не допустил, если бы не был так измотан. В чем заключается долг командира? Упорствовать в своей ошибке? «Король не может ошибиться», — говорят англичане. Или смотреть на вещи здраво, оценить обстановку и поступить в соответствии с ней?
Слабый, осторожный кашель прервал его размышления. С улыбкой, которая лишь подчеркивала его огорчение, Лирон проговорил:
— Господин майор, я тоже предпочел бы… я бы чувствовал себя спокойнее.
Марселэн взглянул на Лирона, и ему показалось, что он видит его впервые. Человек, оценивающий себя По своей действительной ценности, — никаких иллюзий. Несколько часов хорошего отдыха рассеяли бы усталость Бенуа, Вильмона и других. Усталость Лирона не пройдет никогда. Он был здесь потому, что понимал свой долг, потому, что это то место, где пристало быть Лирону, но пружина лопнула. Если бы ему пришлось умереть, он умер бы за то, во что он не верит. С его лица навсегда исчезла радостная улыбка. О, не сразу, а постепенно, по мере того как разрушалась столь любимая им цивилизация.
— Это благодаря моим глазам, — сказал Бенуа.
Он не был так проницателен, как Марселэн, потому что на нем лежала меньшая ответственность. Но, как и Марселэн, он уже знал, что возглавит этот патруль. Минуты кризиса не должны длиться бесконечно. Слишком много дела. И все же трудно было вынести улыбку покорной жертвы: он повернулся к Лирону.
— Вы понимаете, господин капитан, всему причиной мои глаза… Вдаль я вижу лучше, чем кто-либо другой. Поэтому, очевидно…
Он говорил невпопад. Но Лирон сделал вид, что не замечает этого. Он еще раз горько улыбнулся.
— Несомненно, — сказал он, — так будет лучше для всех.
«Довольно, — подумал Марселэн, — если я дам им волю, все они будут считать себя смешными, и я тоже». Он взглянул на часы и объявил твердым голосом:
— Хорошо! Решено. Поведет Бенуа. А теперь не могу ли я попросить вас поторопиться?
Все, толкаясь, вскочили и начали собираться. Механизм сработал еще раз: сомнамбулы протрезвели. Один Вильмон продолжал спать на столе. Казаль склонился над ним.
— Вильмон!
Вильмон поморщился, как ребенок зимним утром, когда за окном еще совсем темно, но уже пора вставать и идти в школу.
— Вильмон! — повторил Казаль, довольно грубо встряхивая товарища.
Вильмон открыл один глаз, затем второй, увидел над собой голову в фуражке, приятно улыбнулся и снова закрыл глаза. Но не надолго. Казаль наполовину стащил его со стола. Тогда Вильмон встал, провел рукой по волосам и спросил голосом пьяного:
,— Что Такое?
— Мы летим туда, — сказал Казаль, — нам оказывают особую честь.
— Куда? — спросил- Вильмон.
— Не спрашивай ничего, — ответил Казаль, — пусть это будет для тебя приятным сюрпризом.
Он протянул ему летную куртку, шлем и перчатки. Вильмон машинально стал одеваться. Остальные были уже на улице. Он догнал их нетвердым шагом. Приятный ветерок ласкал лица: моторы шести самолетов уже работали. Они поднялись в воздух парами. Стоя в дверях, Марселэн слушал удаляющийся гул моторов.
— Они обессилели, — произнес доктор.
— Знаю, — ответил Марселэн.
— Я слышал их разговор. Это физический и моральный предел.
— Знаю, — повторил Марселэн.
После вылета этой шестерки комната казалась еще более зловещей. На столе валялась забытая пачка папирос. На всем лежал отпечаток заброшенности, горькой и тусклой скудости. В холодном воздухе чувствовался запах табачного дыма. Доктор снова стал тасовать карты.
— Твои пасьянсы меня раздражают, — заметил Марселэн.
— Это не пасьянсы, — сказал доктор, — это, скорее, игра в прятки с удачей. Я называю ее так потому, что удача никогда не приходит.
Марселэн зевнул. Последние несколько дней ему было как-то не по себе. В желудке тяжесть, мучают мигрени, десны кровоточат… Его постоянно угнетала тоска, потому что он чувствовал себя не на высоте. Орел был первым большим испытанием для эскадрильи. Прибыв сюда, она как бы подписала молчаливый договор. Договор французов. Возможно, это было то самое, за что Марселэн больше всего ненавидел Виши. Если какой-нибудь русский, американец или англичанин струсит, честь страны не будет этим запятнана. Но они, французы, не имеют права на малейшую слабость. Потому что тут же им скажут: «Конечно… — французы…» Но если бы кто-нибудь сказал такое в его присутствии, Марселэн уверен, он разбил бы ему физиономию!
