Все разом заметили его и хором завопили, приветствуя. Шардон постучал пальцем по лбу.
— Что это, сумасшедший дом?
— Нет, дорогой, это сумасшедший отпуск, — объяснил Вильмон.
Его чемодан был наполнен кучей комков: комок рубашек, комок фуфаек, комок галстуков, комок носков. И заботливо уложенные сверху полуботинки, которые он забыл спрятать на дно.
— Кроме шуток, — сказал Шардон почти шепотом, — это правда?
— Да, правда, — сказал Бенуа. — Господа не принимают, они переодеваются. Впереди — Москва, развлечения! Клянусь тебе, это будет шикарно!
И прибавил, хитро подмигнув:
— У меня есть все адреса Зыкова!
Леметр кашлянул. Шардон сидел на кровати молча, с мутным взглядом,
— Чего ты ждешь? — обратился к нему Казаль. — Сейчас за нами придет автобус. Тебе только-только хватит времени собраться…
И тут же обернулся к Бенуа:
— Нет ли у тебя еще адреса, где можно было бы найти хорошее жаркое?
— Все есть, — внушительно сказал Бенуа. — Есть все/,
Лирон мечтательно улыбнулся:
— Я бы прежде всего принял ванну.
Шардон наконец заговорил:
— Когда пришел приказ об отпусках?
— Прошло не больше десяти минут после твоего вылета, — f- сказал Бенуа___Синицын сам приехал вручить нам документы.
Лирон захлопнул свой чемодан. Его рука задержалась на замке, поглаживая немного потертую, но приятную на ощупь мягкую кожу. Это был один из тех роскошных, немного вышедших из моды чемоданов, что пожилые английские лорды привозят в большие отели Лазурного берега. Можно было только догадаться, что стоят они очень дорого — например, фирмы «Гермес» или других лондонских фирм, — но вся их элегантность именно в том и заключалась, что они казались недорогими.
— Я осмеливаюсь надеяться, — Лирон не обращался конкретно ни к кому, он разглядывал свою, как всегда, очень белую’ руку на фоне темной кожи, и это, видно, зачаровывало его, — право, я осмеливаюсь надеяться, что война для нас закончилась.
Только что раскуривший трубку Леметр медленно выпустил клуб дыма.
— Вы оптимист, господин капитан, — произнес он безразличным тоном. — Чтобы закончить войну, необходим второй фронт.
Бенуа столкнулся лицом к лицу с проблемой формы и содержания. Либо чемодан — либо вещи. Либо полная невозможность запихать вещи, либо одно из двух: отказаться от некоторых §ещей или же сесть на чемодан в надежде на чудо. Он остановился на последнем и всеми своими восемьюдесятью килограммами (одни мускулы и кости!) обрушился на крышку чемодана, которая скачала протестовала, пыталась сопротивляться, но затем со все более жалобным скрипом начала уступать.
— Ты говоришь о высадке в Европе?
— Да, — ответил Леметр.
— Когда рак свистнет! — отозвался Бенуа.
— Нужен второй фронт, — терпеливо повторил Леметр. — Из этой войны не вылезешь, если фрицев не возьмут в тиски.
— Когда рак свистнет! — произнес Вильмон. И грациозно добавил: — Как правильно выразился наш друг Бенуа…
Леметр пожал плечами.
— Подумайте, чего вы ждете от рака! Но победа, во всяком случае, возможна лишь при этом условии.
Бенуа видел, что Казаль и Вильмон его поддерживают. И все трое хором повторили:
— Когда рак свистнет!
Леметр не мог не засмеяться. Но Лирон даже не улыбнулся. Он рассматривал узоры на коже чемодана, словно это были какие-то своеобразные иероглифы, заключающие в своем рисунке трагические тайны, которые мог постигнуть только он.
Вдруг Казаль, стоявший ближе всех к окну, восхищенно вздохнул.
— Господа, — сказал он тоном, высокопарность которого плохо скрывала его волнение, — я имею честь сообщить вам о прибытии автобуса.
Все бросились к окну. Автобус был большой, сероголубого цвета, совершенно заурядный. Леметр пробо. р-мотал:
— Мы видели столько танков, виллисов, самолетов, что забыли, как прекрасен автобус!
Все молчали.
— Ну, — скомандовал Бенуа, — поторапливайтесь!
Только в этот момент они заметили, что Шардон до сих пор не двинулся с места. Он продолжал сидеть на кровати, не собирая никаких вещей, даже не притронувшись к чемодану, все еще в летном комбинезоне. Он проявлял полное безразличие к окружающему, — можно было подумать, что он не слышал ни слова из того, о чем здесь говорилось. Леметр тихо положил руку ему на плечо.
— Шардон, ты опоздаешь.
Шардон поднял отсутствующий взгляд,
— Куда опоздаю?
Леметр хотел ответить, но у Бенуа иссяк и без того очень небольшой запас терпения.)
— Эй, опоздаешь в Москву!
— Я не еду, — ответил Шардон.
— Нет, ты поедешь! — почти крикнул Бенуа. — Ты поедешь, слышишь? И если ты будешь выкидывать всякие штуки, тебя возьмут за шиворот и сунут в багажный ящик. — Он яростно заорал — Нам надоело! Ты начинаешь хныкать, едва услышав гармошку. Ты падаешь в обморок, как только какой-нибудь парень хорошо запоет. Ты теряешь сознание, когда кто-нибудь тебе скажет, что его жену зовут Татьяной. У тебя каждый вечер начинается приступ оттого, что ты не мог днем сломать себе шею… Это просто невозможно! Прежде всего, если бы ты подох раньше, чем через три месяца, это было бы подло! Потому что ты проиграл в покер свою зарплату за три месяца вперед. И потому, что проиграл ты, а выиграл я!.. И потому, что я требую, чтобы ты жил, черт побери!
Шардон, опустив голову и узкие плечи, сидел совершенно подавленный.
— Я забочусь о своих деньгах, понимаешь? — безжалостно заключил Бенуа.
Вильмон вытащил из-под кровати чемодан Шардона и начал проворно перекидывать в него вещи из тумбочки.
— Вот! Найдешь кого-нибудь, кто выгладит твои рубашки… Вот голубой носок, вот зеленый — это будет пара… Я заворачиваю пасту в шарф, чтобы она не протекла… Кстати, не беспокойся о носках, они оба темные, разница почти незаметна… Тебе обязательно нужно два черных ботинка!.. Ну вот, боже мой! Здесь же нет маньяков, коллекционирующих ботинки с левой ноги! Да еще сорок второго размера!..
— Ты забыл про Тарзана, — заметил Казаль.
«Гав! Гав!» — резвясь, пролаял Тарзан, бросив ботинок к ногам Шардона.
— Спасибо, малыш, — сказал Вильмон. — Так! Продолжим. Фуфайка дырявая, черт с нею… Та, что будет гладить, она я*е и починит. Рубахи грязные, ничего! Она постирает!.. Галстуки?.. Хм!.. Я тебе один подберу. «Галстук — это мужчина», — говорил Брюм-мель. Сколько у тебя плавок?
/
— Ты надоел мне, — сказал Шардон. — И что хуже всего, так это то, что ты даже не вызываешь во мне злости! Я не поеду.
— Ты поедешь! — сказал Бенуа. — И не скандаль.
Вдруг вдали послышался странный шум. Потом воцарилась напряженная, хрупкая тишина. Затем началось настоящее светопредставление. По всей линии фронта тысячи орудий, тяжелые позади, легкие впереди, вся советская артиллерия прорыва заговорила своим громовым голосом. Из тысячи жерл
