продвигалось дальше мечты, которая была откровенной утопией.
Уже после ухода Михалыча идея борьбы плавно угасла. Правда, Михалыч обещал найти людей, добыть оружие и взрывчатку.
Но прошла неделя, а заряженного на энергичные дела жителя соседней деревни будто ветром сдуло. Железная дорога была далеко. Там, наверно, развёртывались основные действия партизан, к которым и самолёты пробивались с продовольствием и оружием. Но до этих партизанских групп надо было добраться, рискуя попасть в засаду или наткнуться на немецкий патруль.
И война для Фёдора продолжалась в этом неудобном погребе в обнимку с Надей, которая чувствовала себя постоянно неловко, обнимая его, и не в состоянии от него отказаться, ощущая толчки зарождающейся жизни в утробе.
Через две недели Фёдор всё же решился сходить в деревню. Надя осталась дожидаться его в погребе. В этой яме, которую им пришлось и расширить, чтобы сделать лежанку, укрепить всем, что под руку попадёт, Надя чувствовала себя спокойней, чем в доме до его сожжения. То ли погреб не так бросался в глаза непрошенным гостям, то ли привычка взяла своё, но она осталась без капризов. Фёдор считал, что так будет лучше.
Крайняя изба мрачным пятном выделялась на белом снегу. Он прокрался через огород к ограде двора, прислушался. Тишина пугала даже больше, чем какой-нибудь звук. Фёдор долго стоял, провалившись по колено в сугроб, не решаясь открыть калитку. Скоро он почувствовал, что замёрзнет, если не будет двигаться. Он подтолкнул калитку внутрь двора, протиснулся в узкую щель, боясь произвести шум. Сени были не заперты, дверь легко подалась. Фёдор открыл её и замер. В сенях было темно. Он ощупью переставлял ноги, продвигаясь медленно в пустоту.
На дверную ручку наткнулся случайно. Долго раздумывал, почему Михалыч не проявляет осторожность, но уже предчувствие беды охватило его.
Фёдор попятился назад и тихо вышел во двор, прикрыв за собой скрипнувшую дверь. Обратно в огород пролез, разрывая и без того рваный полушубок, когда услышал скрип шагов по улице. Вошли двое, как ему показалось из их негромкого разговора:
-Да никто не придёт. Партизан же нет!
-А вдруг этот придурок всё же связан с кем-то? Иначе откуда у него листовка?
Двое вошли с шумом в сени, потом в избу. Фёдор стоял, не шелохнувшись, не замечая даже, что он перестал чувствовать свой нос. Мысль, что ещё мгновение, и он был бы схвачен, привела его в ужас не за себя, а за Надю. Она осталась бы одна в той яме, решив, что он её бросил!
Из избы, между тем, раздались вопли, от которых Фёдор ощутил сильнейший спазм желудка. Острая боль заставила на мгновение потерять сознание и повалиться на снег именно в тот момент, когда четверо вышли из сеней и направились через двор к воротам на улицу.
Придя в себя через мгновение, он долго ждал, оттирая обмороженный нос варежкой, потом голой рукой. Время тянулось медленно. Кругом была тишина. И всё-равно было страшно уходить из деревни в лес. Ещё страшнее было зайти в избу, чтобы убедиться, что с Михалычем.
глава 37
-А сколько стоит ведро абрикосов? - спросил Николай.
-Да что вы! Ешьте так! Какие там деньги! Только не сломайте побеги.
С этими словами хозяин сада зашёл в дом, а старушка осталась стоять на крыльце. Николай и Каргашин набрали килограмма по два, простились со старушкой, которая всё продолжала стоять на крыльце, ласково щурясь.
Николай ел абрикосы, утоляя обеденный голод, и ему казалось, что попали они с другом на землю обетованную. Повариха на теплоходе тоже готовила из дешёвых продуктов отменные супы и славно поджаренные котлеты с гарниром.
Но сладкая жизнь вперемежку с купанием в парном водоёме, с загоранием до опасной черноты под палящим солнцем закончилась самым банальным образом.
У капитана на теплоходе каталась дочь лет шести. Николай загорелся желанием написать её портрет, и капитан дал добро. Девочка сидела спокойно, и портрет получился неплохо. И тут началось буквально выклянчивание портрета всей командой. Конечно, самому капитану неудобно было в этом участвовать, но моряки взялись за дело азартно. Отказ отдать портрет был встречен настолько враждебно, что ночью два друга собрали вещи и сбежали на рядом стоявший теплоход, который рано утром отправлялся в рейс.
Поплыли вверх по Волге. За восемьдесят километров от Волгограда теплоход застрял в Волго- Донском канале. Николай смотрел на высокие, опасно отвесные стены шлюза и прикидывал, утонет теплоход при обрушении стены или нет. Почему-то не хотелось находиться в каюте. Казалось, что тогда уж ни о каком спасении мечтать не придётся. Этот страх каким-то образом передался и Каргашину.
Не долго думая, друзья собрали вещи и по пустырю потащились к шоссе. Загруженный под завязку, Николай скоро измучился. Поле всё было изрыто ямами и рытвинами. Картонки, нагруженные краской, стали не только толще, но и скользили, пытаясь всё время рассыпаться. Этюдник ремнём натирал плечо, постоянно сползая на локтевой сустав, а чемодан завершал муки. Несколько раз Николай останавливался, укрепляя кладь, невольно оглядываясь на опасно строгую статую отца народов - товарища И.В.Сталина, издевательски зовущего назад, в уютную каюту теплохода.
Огромная статуя бывшего вождя ни в какое сравнение не шла с пятиметровой статуей, когда-то украшавшей в Ижевске улицу Максима Горького.
Каргашин шёл налегке, весело поводя головой вправо-влево, посматривал изредка на Николая, озаряя его своей невинной улыбкой, не догадываясь помочь.
Николай решительно сбросил этюдник на землю, положил ворох этюдов рядом и стал выбрасывать рубашки, майки, трусы вокруг себя.
Каргашин стоял поодаль, задрав курносый нос в небо, лёгкий, бодрый, подрыгивал ногой, как танцор, и через нос смотрел на действия товарища, сделав из толстых губ подобие вулкана, из которого вылетало короткое: - Ух, ты-ы!
Смешно говорить, что от этого облегчения тяжесть этюдника не уменьшилась, но часть брыкливых этюдов перекочевала в чемодан и идти стало намного легче.
Однако оказалось, что всё это Николай произвёл почти у шоссе, на котором остановился автобус. Оба друга залезли в автобус, сели на заднее сиденье, не подозревая, что в карманах у них лежал удивительный документ, равный цене проездного билета! Они же всю дорогу тряслись, что с них потребуют деньги.
Волгоград встретил их ещё радушнее, чем автобус. Им была предоставлена комната в портовой гостинице совершенно бесплатно. На другой день они отправились знакомиться с городом, растянувшимся на семьдесят пять километров по берегу Волги.
Конечно, 'дом Павлова', основательно разрушенный в годы войны, поразил воображение Николая. Это был единственный объект, напоминающий о жестоких боях.
На пляже, куда два друга помчались в первую очередь, Николай сразу же расставил этюдник и стал писать этюд с множеством бесхозных тел и палаток. Сажание плавок, бюстгалтеров на пляж, впихивание в них ноги и тела прервал порыв ветра, сорвавший картон прямо краской в песок.
Огорчение было неописуемым!
Качество работы было испорчено. С горя Николай купил бутылку Волгоградского кваса.
Квас был таким вкусным!
На другой день друзья знакомились с новой командой.
Николай опять писал ползущий медленно берег и воду, в которой бликами отражались облака.
К нему подошла маловыразительная женщина и попросила написать её портрет. Николай согласился. Писать даже такой портрет было приятнее, чем плывущие берега. Портрет получился вполне приличным. Женщина, которая оказалась поваром, молча ушла.
Но тотчас подошли три моряка и стали упрашивать подарить портрет женщине.
