Тревожа спящий Артур, все дружно подхватили песню под молодецкий посвист Блохина. В ответ во всех концах города громко залаяли обеспокоенные собаки да испуганно шарахнулся в сторону встречный ночной патруль.
– Какая часть идет? – окликнули их из темноты подъехавшие всадники.
– Сводная рота Квантунской крепостной артиллерии и стрелки Пятого полка возвращаются из-под Цзинджоу, ваше превосходительство, – ответил Звонарев, узнавший по голосу Кондратенко.
– Смотрите, ваше превосходительство, какими они идут молодцами. Кто же скажет, что эти части только вчера потерпели тяжелое поражение? – обратился к Кондратенко его начальник штаба подполковник Науменко.
– Я же все время говорю, Евгений Николаевич, что под Цзинджоу потерпели поражение не наши полки, а наши генералы и штабы. Вид этих стрелков и артиллеристов целиком подтверждает мое утверждение, – ответил генерал.
После того как прошли набережную и доки, сводный отряд Звонарева разделился: стрелки свернули налево в казармы Десятого полка, где они должны были переночевать, артиллеристы, за исключением утесовцев, направились в Артиллерийский городок, а оставшиеся утесовцы двинулись дальше.
Звонарев повел взвод в обход Золотой горы. Солдаты шли с трудом: сказывалась усталость последних дней.
– Чего примолкли, или не хочется на нашем Утесе сидеть? – спросил прапорщик ближайших солдат.
– Никак нет, соскучились мы по своему Утесу… – отозвался Кошелев.
– Поди ждут нас там – поджидают. По Шурке Саввична слезы льет, – вставил Белоногов.
– По нас… Ведьмедь, – перебил Блохин, подошедший сзади.
– Это верно: денно и нощно поди по батарее ходит да нас выглядывает, особливо Блоху, – вставил Булкин.
Когда обогнули Золотую гору и в темноте стал виден прожектор Утеса, солдаты сразу оживились.
– Светит, светит наш Утесик. Днем и ночью все за морем наблюдает, – радостно проговорил Ярцев.
– Подтянись! – обернулся Родионов к солдатам. – Должны мы героями подойти, чтобы не подумали про нас, что мы из Цзидджоу бежали. Затяни-ка, Белоного!
– Медвежью! Чтоб сразу он почуял, что мы идем, – предложил Блохин.
Звонарев удивленно обернулся.
– Это еще что за медвежья?
– Какую поручик любит.
Белоногов откашлялся и с чувством запел;
Остальные подхватили сперва тихо, а затем все сильнее и сильнее, будя тишину тихой летней ночи.
По мере приближения к Утесу солдаты постепенно убыстряли темп песни и ускоряли шаг.
У самых казарм Звонарев скомандовал;
– Взвод, стой!
Солдаты с особой четкостью остановились и опустили винтовки к ноге.
– Налево равняйсь!
В то же мгновение широко распахнулась дверь офицерского флигеля, и на крыльце появилась высокая фигура Борейко в одной рубахе, в брюках и туфлях на босу ногу. Спрыгнув с крыльца, он на бегу закричал во вею силу своих легких:
– Здорово, орлы! Спасибо за службу геройскую!
Взвод тотчас так ответил, что зазвенели стекла в окнах. Борейко уже сгреб в свои объятия Звонарева, затем Родионов а, а потом по очереди и всех солдат.
– Не думал вас и в живых видеть! – взволнованно кричал поручик. – Еще в одиннадцать часов вечера звонил в Управление артиллерии, справлялся о вас. Мне ответили, что «служите, мол, панихиду за упокой душ новопреставленных воинов». Ан, вы легки на помине, сами домой притопали живы и здоровы.
– Не все, ваше благородие, – заметил Родионов.
– Кого нет?
– Убиты Купим, Люков, Гнедин, Жариков, – перечислял фейерверкер, – да пропали без вести. Павлов, Копеико, Зых.
Борейко глубоко вздохнул.
– Помянем же их, братцы, добрым словом. Шапки долой! Запевай, Белоногов.
– Ве-е-ечная па-а-мя-а-ать, – торжественно, грустно запели солдаты.
Пение подхватили высыпавшие из казарм оставшиеся на Утесе артиллеристы, и образовался хор в две с половиной сотни голосов.
Около фельдфебельской квартиры Саввична, утирая слезы, целовала свою дочь.
– Доню моя, родная, дитятко мое! Не чаяла я тебя видеть еще на этом свете, – причитала она над дочкой.
– Ой, мамо! Так я же вернулась. Зачем же вам плакать?
– Плачу я с радости, доченька, что тебя увидела. Плачу по тем, кто погиб на войне, – ответила старая фельдфебельша.
– Накройсь! – скомандовал Борейко, когда пение окончилось. – Теперь рассказывайте, кто из вас самый большой герой?
– Генерал-фельдмаршал Блохин! – выкрикнули солдаты и наперебой начали рассказывать о его похождениях.
– Выходит, что блоха не простая, а геройская. Иван! Подай сюда четвертуху водки и стакан: надо за Блохина выпить. Кто же еще у нас герой?
– Родионов, Заяц, Мельников, – перечисляли солдаты.
– Софрон Тимофеевич, представим тебя да и остальных к Георгиевским крестам, – с чувством проговорил Борейко. – Что это у вас там за повозки? – пригляделся в темноту поручик.
– Трофеи наши: санитарная двуколка, походная кухня, три лошади, четыре коровы, хомуты, – перечислял Родионов. – Все Заяц с Мельниковым да Лебедкиным разжились.
– Молодцы ребята! Поди соскучились там по своему Медведю? – под общий смех спросил Борейко.
– Мы сами из медвежьей породы, – отозвался Блохин.
– Так я первый взвод буду звать медвежьим, – рассмеялся Борейко.
Денщик принес водку, стакан и нарезанный на тарелке хлеб.
– Подходи причащаться! Софрон Тимофеевич, тебе первому, – поднес фейерверкеру стакан водки Борейко.
Родионов залпом выпил водку, крякнул и закусил кусочком хлеба.
– Сразу у тебя рана полегчает, Софрон, – заметил Блохин. – От водки кровь сворачивается и тело заживает.
– Ты и здоровый ее весьма обожаешь, – усмехнулся Родионов.
– Ну-с, подходи, Блоха. Как тебя звать-то?
– Филиппом поп крестил.
