– Если я повинен лишь в том, что поцеловал вас недостаточно крепко, то я готов немедленно исправить свою ошибку, – улыбнулся Звонарев и, шагнув к девушке, хотел было обнять ее. В то же мгновение он получил оплеуху. Охнув от удивления, прапорщик на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, как Варя с торжествующим видом выпорхнула из комнаты.
Расправившись с Звонаревым, Варя ласково попрощалась с родителями перед сном и тоже улеглась в постель. Как ни устала она за день, но уснуть ей скоро все же не удалось. Она вновь переживала все нанесенные ей сегодня Звонаревым обиды. Оказался он виновен и в замечании, сделанном ей отцом в госпитале, и в шутках родителей, не говоря уже о предерзких поцелуях в экипаже и попыток обнять в кабинете. Одним словом, прапорщик был кругом виноват перед нею и вполне заслужил постигшую его кару. И все же Варя была недовольна собой. В глубине души она признавалась, что не так уж неприятны были звонаревокие поцелуи и сам он не меньше ее был смущен подтруниванием отца и матери. Пожалуй, можно было бы обойтись и без пощечины, ограничиться лишь холодной вежливостью и ледяным презрением. Варя ярко представила себе, какой неприступный вид был бы у нее в этом случае.
«Быть может, он, бедняжечка, от огорчения тоже не спит, – вздохнула Варя и вспомнила рассказ отца об опасном путешествии прапорщика на форт. – И зачем только он всегда норовит попасть в такие места! Не дай бог, случится еще с ним что-нибудь! – уже с волнением подумала Варя. – Тогда я себе никогда не прощу сегодняшней пощечины».
Накинув затем шаль на плечи, она осторожно пробралась к двери кабинета, желая убедиться, спит ли прапорщик. Каково же было ее разочарование, когда из-за двери до нее донесся храп крепко уснувшего Звонарева. Это было для нее новой обидой. Добравшись до своей постели, она решительным движением сунула голову под подушку и мгновенно уснула.
Утром Звонарев не встретил Варю – она убежала в госпиталь. Получив от Белого различные указания служебного характера, прапорщик побывал в Управлении артиллерии, в порту, а затем направился в штаб Кондратенко.
Уже темнело. Солнечный день сменился холодным, туманным вечером. Артур заволокся густыми облаками.
Генерала он застал лежащим в постели, с высокой температурой. Вчерашняя прогулка в штаб Горбатовского не прошла даром. Тем не менее Роман Исидорович тотчас же принял прапорщика и, подробно расспросив о результатах посещения моряков, дал ряд указаний о спуске мины.
– Помните, что вы остались единственным специалистом по опусканию шаровых мин. Горский болен и не скоро оправится. Значит, на вас ложится вся тяжесть руководства минно-шаровым делом. Главное же – не рисковать зря людьми и собой, – проговорил генерал.
– Больше всего надо вам самим беречься, ваше превосходительство. Меня и солдат легко можно заменить, вас же заменить некем! Между тем вы совсем не бережетесь, о чем свидетельствует ваше здоровье.
В ответ Кондратенко громко рассмеялся.
– Первый раз в жизни слышу, чтобы прапорщик читал нотации генералу!
– Я не хотел вас обидеть… – смутился Звонарев.
– Прекрасно это понимаю. Меня заменить легко, и, быть может, давно пора это сделать. Оборона крепости отличается крайней пассивностью. Ни одной вылазки за три с половиной месяца тесной блокады! Это ли не возмутительно! В первые дни осады мы легко могли прорвать расположение японцев, выйти в тыл, захватить их артиллерию, а главное – так необходимые нам снаряды, порох и продовольствие. По этому одному можно судить, насколько хорош я как руководитель сухопутной обороны.
– Вы тут ни при чем. Стессель, Фок и Рейс никогда не допустили бы такого образа действий с вашей стороны. Вылазки были запрещены Стесселем. Фок и Рейс все время мешали активизации обороны.
– Какой же я военный, если не сумел отстоять своего мнения перед высшими начальниками?
– Зная Стесселя и его окружение, нетрудно понять, что тут играет роль не ваша мягкость, а твердокаменное упрямство высшего артурского начальства. Мне не совсем понятна роль Смирнова. Комендант крепости по должности мог и должен был возглавить оборону Артура, не уступать своего места Стесселю. Фактическим комендантом является генерал-адъютант, Смирнов же играет роль коменданта без крепости.
– Хрен, говорят, не слаще редьки! Если бы фактически во главе Артура стоял Смирнов, то, возможно, мы были бы свидетелями еще более «оригинальных» деяний, чем теперь. Комендант крепости хочет предвидеть все возможное и невозможное. Ему совершенно непонятна та простая истина, что всего не предусмотришь и, следовательно, должна быть сохранена инициатива младших начальников. Нет, знаете, не хотел бы я видеть Смирнова в роли старшего начальника в Артуре. У него нет необходимой для этого широты взглядов, – задумчиво закончил Кондратенко.
– Мнение огромного большинства артурского гарнизона, что ваше превосходительство являетесь наиболее подходящим комендантом для Артура.
– Начальство в Питере и Маньчжурии держится иного мнения, да и здесь некоторые весьма влиятельные лица находят, что я приношу больше вреда, чем пользы, – с горечью проговорил генерал.
– А кто же такие эти глупцы, выражаясь мягко? – возмутился Звонарев.
– Прочтите, – протянул ему Кондратенко одну из бумаг, лежащих на столе.
Это была напечатанная на машинке записка Фока под заглавием «Некоторые соображения об артурской обороне». Адресовалась она Стесселю и всем генералам и командирам отдельных частей. Наверху имелась надпись: «Не подлежит оглашению». Прапорщик уже был знаком с литературными произведениями Фока и сразу понял, что перед ним очередной пасквиль на Кондратенко.
– Стоило ли читать эту чепуху? – повернулся он к генералу.
– Хотя она и «не подлежит оглашению», но ее читают все писари, вплоть до ротных, и, конечно, знакомят с ее содержанием солдат. Это, так сказать, артурекая литература для народа. Все равно вам придется с нею познакомиться.
Звонарев принялся за чтение.
– «Я уже не раз указывал, что излишнее переполнение передовых окопов стрелками и матросами ведет только к ненужным, ничем не оправданным потерям. Но генерал Кондратенко, который воображает себя самым умным человеком в Артуре, конечно, не пожелает снизойти до этих соображений. С ученым видом всезнайки он по-прежнему будет напрасно проливать реками солдатскую кровь, твердо веря, что это принесет ему славу героя, чины и ордена».
– Как допускает Стессель появление подобных произведений? – не выдержал Звонарев. – Ведь это не только подрыв вашего авторитета среди солдат и матросов, но прямое натравливание их на вас!
– «Известный всему Артуру своими длинными усами генерал недавно прямо заявил мне, что он гораздо больше беспокоится о снарядах, которых мало, чем о людях. По его мнению, солдат в крепости гораздо больше, чем имеющегося продовольствия. Поэтому потеря тысячи-другой человек только облегчит положение крепости. Надо ли говорить, что он сам отнюдь не хочет оказаться в числе этих тысяч». Вопиющий поклеп на Василия Федоровича.
– Его хоть прямо по фамилии не называют, – все же как-никак родственник Стесселю, не то что мы, грешные.
– Не секрет, что вы собираетесь предпринять, Роман Исидорович, в связи с этой наглой и бестактной выходкой Фока?
– Подал рапорт об освобождении от должности начальника сухопутной обороны и, как следовало ожидать, получил отказ. Нельзя-де обращать внимания на чудачества Фока, он ведь еще в турецкую войну ранен в голову и немного ненормален. Я не настаивал: боюсь, что без меня дело попадет в руки того же Фока, и тогда дни Артура будут сочтены. Нет, я не собираюсь сдавать свои позиции! – с жаром проговорил Кондратенко.
– Если бы вам, Роман Исидорович, предложили взять на себя высшее начальствование в Артуре, вы согласились бы?
– Куда же денутся Стессель и Смирнов?
– Мы бы их арестовали.
– Кто вы?
– Ваши приверженцы.
