не имею и как там со счастьем обстоит, не представляю.
— Хорошо, передам. Настенька, хочу попросить прощения за Олю. Извини, она забыла. Ольга перед каждым праздником подписывает полтора десятка открыток, такая у нее привычка с молодости, когда жили на Дальнем Востоке и все родные и знакомые находились за тысячи километров.
— Мне плевать на ее привычки. А ей плевать на память о моей маме, коль не может запомнить, что мамы уже нет.
— Настена, я понимаю твою горячность. И хорошо, что она появилась.
— Чего-чего?
— Борис говорит, что ты последний месяц точно биологический робот. Функции выполняешь, а эмоции отсутствуют. Настя, сходи на сорок дней в церковь, поставь свечку за упокой тети.
— Я же атеистка.
— Все равно сходи.
— Еще не туда поставлю свечку, — колебалась я, — за здравие вместо упокоя.
— Что мне нравится в атеистах, — рассмеялась Маша, — так это их боязнь не соблюсти правила, в которые не верят. А на Ольгу не держи зла. Она в принципе не плохая…
— А без принципов?
— Без принципов наша жизнь теряет смысл.
— Философия! Машка! — втянула я воздух носом, потому что потекли, наконец, слезы, долго копившиеся. — У тебя голос совсем как у мамы. Почему ты на нее больше похожа, чем я?
— Зато ты похожа на нашу бабушку, которая тридцать лет была председателем передового колхоза.
— Колхоз — это звучит. У меня на работе сплошной колхоз. Машка, — плакала я и по-детски просила, — хочу к тебе, очень хочу!
— Приезжайте! Сейчас. Летом. Когда угодно. Настена, не плачь… Ой, я тоже захлюпала…
Разделенные сотнями километров, мы обливали слезами телефонные трубки. Не знаю, как для Маши, а для меня слезы были живительным потоком чистой воды, который пробил каменные залежи тоски, отчаяния, бессилия, которые заваливают, когда теряешь близких и любимых.
После Нового года у меня вспыхнула болезнь позвоночника. И раньше с ним были проблемы, а тут — полный швах. Ноги помертвели, от боли я ревела как подстреленный бизон. Сделали очень сложную операцию, к счастью — успешную. Реабилитация, то есть медленное выкарабкивание из пучины недуга заняла несколько месяцев — до лета.
У мужа были планы на отпуск, но я твердила — в Карелию, в Петрозаводск, к Маше и только к Маше. Устроилось удачно. Боря с нашим сыном и Машиной дочерью сплавляются по карельским рекам, я живу у Маши. Надежный присмотр. И ежедневная лечебная физкультура — мой крест на всю оставшуюся жизнь. Сын очень напугался моей болезни, прочитал в Интернете: главное при реабилитации после данных операций — физкультура — и суровым надзирателем заставлял меня выполнять упражнения. У сына были мамины, его бабушки, глаза. Так я считала, родня молчаливо не соглашалась, отводили взгляд, когда я утверждала. Краем уха слышала: Настя ошибается, глаза у мальчишки точь-в-точь отцовские.
Отпуск — это две недели, больше никому из сносно зарабатывающих москвичей не предоставляют. Первые два дня в Петрозаводске, когда сплавщиков собирали, — кутерьма. Дочка Маши набрала в поход косметики, мой сын тайно притащил из Москвы самодельный арбалет и рогатки. На диких зверей собрался охотиться.
Забыла сказать о Машином муже. По профессии Семен… кто бы вы думали? Грузчик. Точнее — бригадир грузчиков. Умный, начитанный, с прекрасной речью, совершенно самодостаточный щедрый человек, остроумно рассказывающий о свой работе: как рояль на десятый этаж по воздуху, через балкон, поднимали, как везли якобы унитазы, коробки опрокинулись, и в них оказались запчасти к винтовкам. Семен навсегда избавил меня от снобизма столичной дамочки с двумя высшими образованиями. Не в образовании дело, а в человеческом достоинстве.
Сплавщики отбыли. Дети покачивались под тяжестью рюкзаков за плечами. Семен сказал, имея в виду себя:
— Таможня пропустила контрабанду. Щипцы для завивки волос — это наша дочура. Электрических розеток им по пути не встретится. А твой, Настя, поволок-таки рогатки и арбалет. Пусть. Ноша должна продавить хребет, чтобы от нее отказаться.
— А что тайно несет Борис? — напрасно спросила я.
После легкой заминки Семен ответил:
— Взрослый человек. Отвечает не только за себя, но и за детей.
Могла бы и не спрашивать. Борис наверняка в запасные штаны и чистые футболки засунул водку. Допинг, необходимый наркотик для поддержания хорошего настроения и бодрого духа. Одной бутылки на две недели ему не хватит. Значит, минимум взял две или три.
— Так лучше, — сказала я.
Имея в виду, что мой муж в легком постоянном подпитии сносный и относительно надежный человек. Когда трезв — хмур и немногословен. Под хмельком у него и координация лучше, за детей можно не волноваться.
Маше и Семену не требовалось уточнений. Они верили мне, как верят только родные люди. Знали, что своего сына и племянницу я не подвергну опасности.
На следующий день Семен тоже уехал в командировку — перевозить и устанавливать многотонный церковный колокол.
Маша убирала в квартире. Мою помощь решительно отвергла:
— Делай упражнения! Не смей пылесос трогать! Я сама, а ты: раз два-три-четыре, повороты, наклоны. Без халтуры! Глубже вдох, сильнее выдох!
Мы взопрели: я — от эгоистичной физкультуры, Маня — от полезной уборки. Сестра меня баловала. Какое удовольствие, когда тебя балуют! Меня баловали только мама и Маша. Сын учится этой науке. Научится — еще большее счастье будет.
Ух! Устали! Мы плюхнулись: Маша на диван, я — в кресло.
— Кто первым в душ? — спросила Машка.
И тут же одновременно завопили:
— Я-а-а!
— Я-а-а!
Нам было под сорок лет, взрослые женщины. А мы сцепились в рукопашной, как подростки, как тридцать лет назад. Боролись на диване, свалились на пол, катались от ножек стола до телевизора. Я таки Машку — на лопатки, припечатала к ковру.
— Ой! — вопила она. — Кто у нас на спину больной? Кто был парализованный? Да на тебе бочки возить! Иди к Семену в бригаду заместителем главного грузчика.
После душа мы закутались в махровые халаты. Мне достался халат Семена: кисти на середине рукава, по полу длинный шлейф тянется. Маша веселилась, говорила, что я похожа на детдомовца, которого отогрели, отмыли, подходящей одежды не нашлось, и сиротку одели во взрослое.
Мы пили чай с мятой. Оля спросила:
— У Бориса это… с выпивкой серьезно?
Я неопределенно взмахнула рукой. Мамин жест: мол, не хочу сейчас об этом говорить. В последнее время я стала ловить себя на том, что повторяю мамины движения, мимику.
Да и что бы я сказала Маше? Что наш брак — добровольное сосуществование тихого алкоголика и честолюбивой дамочки, чьим грандиозным планам мешает слабое здоровье?
Сестра переменила тему:
— Оля настойчиво приглашает к себе. Давай сходим ненадолго, а то неудобно.
— Почему бы и нет?
— Согласна? Замечательно! Прямо сейчас ей позвоню.
Получив сообщение о визите, Ольга, наверное, засуетилась. Потому что Маша ее успокаивала: никаких столов парадных не устраивай, только чайку попьем.
