была пуста. Женщины обескураженно оглядывались, теряя боевой задор. Зазвонил телефон.
— Да? — схватила трубку Ирина Алексеевна. — Вам не хватило? Что? Да, нам весело. — Она положила трубку, села на диван и, глядя потерянно на стоящих подруг, сказала: — Им не хватило. Они сбегали за пивом и сидят у Льва Исааковича. Смотрят хоккей.
— Хоккей? — глупо переспросила Роза Давыдовна. — Лева? Пиво?
Она обессиленно рухнула в кресло.
— Раньше он хоккей терпеть не мог, — пробормотала Зайчик и присела к Люсиной маме.
— Ох, кобели, кобели, — застонала Евдокия Владимировна.
Ее ноги тоже не держали, она опустилась на стул.
Плакать начали не сговариваясь, дружно и горько. Евдокия Владимировна громко и навзрыд. Роза Давыдовна уставившись в одну точку и не вытирая бежавших по щекам ручейков. Ирина Алексеевна и Зайчик обнялись и рыдали друг у друга на плече.
Так их и застала Люся. Сначала ей пришла в голову мысль о всемирной катастрофе.
— Война? — ахнула Люся. — Война началась?
— Не-е-ет, — запинаясь, протянула Ирина Алексеевна, всем видом показывая, что несчастье более крупного масштаба.
— Мама, — испугалась Люся, — что-нибудь с папой?
— Да, и с дядей Сашей, и с Пал Палычем, и с Львом И-исаако-овичем, и с Сергеем.
— Боже! — Люся заломила руки. — Где они? Что с ними?
— Пиво жрут, — ответила Евдокия Владимировна. — Хоккей смотрят, сексуалисты чертовы.
— Кто? Я ничего не понимаю.
Ирина Алексеевна поднялась с дивана, подошла к Люсе и обняла ее.
— Доченька, ты не волнуйся. Мы сделаем все, чтобы защитить твоих детей. Они не узнают… не узнают, что их дедушка и эти дяденьки… гомосексуалисты.
— Кто?! — выпучила глаза Люся.
В то, что рассказывали женщины, поверить было невозможно. Но вид заплаканных жен был кошмарен и трагичен.
— Когда все это началось? — спросила Люся, просто чтобы спросить, заполнить паузу.
— С нашей покупки рояля, — сказала Роза Давыдовна. — Они тогда, в тот черный день, впервые собрались.
Люся вспомнила этот день.
— Не может быть! — воскликнула она. — Это совершенно ненаучно!
— У доктора мы уже были, — высморкалась Евдокия Владимировна.
— Такая трагедия, такая трагедия, — качала головой Зайчик.
Люся закрыла лицо руками, чтобы несчастные женщины не увидали ее борьбы со смехом. Она кусала подушечки пальцев, усмиряя приступ веселья. Ирина Алексеевна истолковала ее гримасы по-своему.
— Не плачь, милая. Я тебе обещаю — дети не пострадают. А с отцом разведусь, если он не захочет лечиться.
— Не надо, — простонала Люся. — Это я во всем виновата.
— Ты?! — воскликнули женщины.
Люся убрала ладони от сухого веселого лица и честно рассказала о приворотном зелье, о подпольной знахарке и о том, как мужчины нечаянно выпили заговоренный коньяк.
Возмущенные женщины застыли в немой сцене, только у Евдокии Владимировны начал нервно дергаться один глаз.
— Людмила, вы же интеллигентная женщина! — нарушила молчание Роза Давыдовна.
— А кто знал, что подействует? — защищалась Люся.
— Это тебе не глистов гнать! — повысила голос Евдокия Владимировна.
— Люся! — Зайчик молитвенно сложила руки. — Если есть приворотное зелье, значит, и отворотное должно быть?
— Не знаю, — сказала Люся, — в книге об этом ничего не было. Или я не дочитала? Глупость какая- то, я все равно не могу поверить, что папа и другие… нет, не верю. Но адрес бабки могу дать.
Точно установленная причина недуга разбила женскую дружбу. Против всех мужей они действовали сплоченно, но за своего личного каждая предпочитала сражаться отдельно.
Люся с мамой долго обсуждали, ехать ли к бабке, поить ли отца с Сергеем чем-нибудь тайно, но так и не пришли к выводу. Решили ждать эффекта со стороны его друзей. И эффект последовал — один за другим товарищи стали пропадать. Что с ними проделывали дома, как отваживали от порочной привязанности — неизвестно. Знаем только, что Пал Палыч две недели мучался тяжелым расстройством пищеварения, чуть не попал в больницу с подозрением на дизентерию. Дядя Саша вновь охладел к спорту, увлекся женщиной из горторга и одновременно родил сына на стороне и дочь от Зайчика. Лев Исаакович подготовил подборку стихов в журнале «Сельская новь», с помощью жены изменив, где нужно, мужской род на женский.
Люсин отец долго не мог понять, отчего распалась их теплая компания, поначалу порывался собирать друзей. Но, наткнувшись на их отговорки, махнул рукой и зажил по-старому.
У Сергея если и было порочное влечение, то избавился он от него самым естественным образом — вступив с Люсей в брачные отношения.
Я до сих пор считаю, что никакого заговора-приговора не было. Просто застоявшиеся в рутине семейной жизни мужчины, говоря языком детского сада, задружили. Но Ирина Алексеевна никогда со мной не соглашалась. Более того, она еще долго пугала сексопатологическим будущим молоденьких мамаш, заметив странности в поведении их малышей. Например, ей казалось подозрительным, когда мальчишки- первоклашки ходили в обнимку.
Люся не только вышла замуж за Сергея, но и взяла его чудную фамилию. В течение трех лет я звала ее Подкопытницей. Все годы их короткого брака Люся самоотверженно пыталась вернуть мужа в русло нормальной человеческой жизни. Безуспешно.
Через год после свадьбы Копыто стал терять свои таланты — вместо пяти страниц в памяти оседало только две, а корень третьей степени путался со второй. Это привело его в такую панику, словно он лишился носа. Димка и Женя обожали пугать его ошибками в ответе. Копыто часами множил и делил в столбик, чтобы удостовериться в правильности работы своего арифметического мозга, — калькулятор он принципиально не покупал.
Сергей связался с группой декадентствующих биофизиков, которые в пику официальной науке разрабатывали свои сумасшедшие теории. И постепенно перебрался на постоянное жительство в их лабораторию, где его обкладывали датчиками и ставили над копытинскими мозгами загадочные эксперименты.
Люся несколько раз устраивала облавы на мужа, сдирала с него провода и тащила домой. Но Копыто снова уползал в свою лабораторию, как ужик в щель. В конце концов Люся махнула рукой и развелась с ним.
Институт она закончила свободной женщиной. И целых три года с моей подругой не случалось никаких странных знакомств. Да и, казалось бы, какие могут быть приключения у младшего экономиста одного из строительных управлений? Восемь часов работы в душной, заставленной столами комнате — коллектив почти исключительно женский, потом домоводческая трясина, заботы о хворающих родителях и хулиганствующих детях.
Бабья натура, или Муж номер четыре
Николай Иванович Строев был читателем. То есть тем самым человеком, который отдаленным адресатом маячит в возбужденном уме всех рабов пера. Он начал читать, кажется, еще в возрасте мокрых штанишек и к сорока пяти годам перелопатил горы литературы — художественной и научно-популярной.
