«От меня тоже ничего не останется, только такой же прозрачный след…»
Февраль оказался самым тяжелым месяцем. Всё время шли дожди и на меня временами накатывала такая тоска, что хотелось выйти на берег, войти в холодную воду и плыть, плыть, плыть до самого горизонта. И после, обессилев от усталости и холода, нырнуть в черную глубину, всё глубже и глубже, навстречу темноте. И разом покончить со всем, как Мартин Иден.
В то время я часто думала о смерти. Я её совсем не боялась, меня страшило другое: я больше никогда не встречу своих родителей. Потому что буду в аду.
Я начинала понимать, что такое ад. Раньше он представлялся мне в картинах Иеронима Босха: голые грешники подвергаются мучительным пыткам чертей. И я пугалась тогда. Какая же я была недалёкая! Теперь я понимала, что ад – это не пытки. Ад – это безысходность и отчаянье. И если по своей воле прервать ниточку жизни, то эта безысходность будет уже навсегда. Самоубийцы попадают в ад.
Никогда, навсегда – я слишком рано столкнулась с этими понятиями.
Доктор Келли, мой психолог, видела моё подавленное состояние, но я избегала контактов с ней и пропускала назначенные встречи.
Постепенно боль одиночества и тоска вытеснили из меня все остальные чувства. И даже месса не приносила мне успокоения. Однажды, возвращаясь из храма, на середине моста я остановилась, слезла с велосипеда и подошла краю. Сильный ветер гнал волны. Мне представилось, как я быстро падаю вниз, стремительно погружаюсь в холодную глубину, чтобы больше никогда не увидеть этого туманного неба, не вдохнуть влажного воздуха, не почувствовать ветра в своих волосах…
Я перегнулась через парапет и вгляделась в волны. И вдруг почувствовала взгляд. Прямо из воды на меня смотрела огромная касатка. Я могла бы поклясться, что это была та самая касатка, которая не стала нас губить возле Алеутских островов. Она смотрела на меня, казалось, бесконечно долго. Потом пронзительно вскрикнула и ушла в воду так резко, что меня настигли капли с её хвоста. От неожиданности я отпрыгнула назад и упала на дорогу. Машина, летящая по шоссе, тормозила с диким визгом, а я, обернувшись, смотрела на её приближение, не в силах шелохнуться и думала: «Ну, вот и всё. Касатка спасла мою душу от ада…»
Я закрыла глаза и всем телом чувствовала приближение. Время растянулось до бесконечности…
Удар был, но это оказалась всего лишь волна горячего воздуха и палёной резины. Хлопнули двери машины, послышались голоса. Я открыла глаза, но увидела лишь свет в узком, стремительно исчезающем тоннеле и голоса тоже удалялись. Последнее, что я запомнила – сильные руки, которые подхватили меня и стали поднимать всё выше и выше. Прямо в небо. И я полетела...
Из больницы меня выписали в тот же день. Полицейские, доктор Келли и ещё один психиатр ещё долго расспрашивали меня, что я делала на мосту и почему оказалась на дороге, но я молчала. И про касатку и про свои мысли о смерти. Иначе я бы так и осталась в этой больнице, в отделении для психов. А у меня были другие планы на жизнь.
Да. Теперь я была уверена в том, что мне надо жить. Я ещё не поняла зачем, ещё не нашла в ней смысла, но желание жить возродилось во мне. Я вспоминала то ощущение, как меня поднимают сильные руки, казалось, прямо в небо и свой старый сон про айсберги. И мамины слова: «Ты полетишь, детка. За нас всех. Обязательно полетишь.»
Я жалела только об одном, что так и не увидела того парня, который фантастично остановил машину в нескольких сантиметрах от моего тела.
- У него поразительная реакция и выдержка. Ну, и подфартило ему, конечно, - говорили о нем полицейские, а я даже не запомнила его имя.
8. Поцелуй
С этим желанием жить я и встретила весну. Я снова стала рисовать, стала общаться с Марианной и даже снова попадать в «нарушиловку». Жизнь медленно возвращалась в прежнее русло. Проблемы с Викторией тоже вернулись. Она доставала меня своим настойчивым желанием затащить меня в свою еретическую церковь, а я её - своим упрямством. Я научилась пререкаться и наши словесные перепалки с Вики затягивались, порой, надолго.
Друзья из прежней школы уговаривали меня:
- Притворись. Чего тебе стоит. Сделай умильное лицо, сходи в их церковь. Всего и делов!
Но я не могла. Лгать, притворяться - это было невыносимо. И обидно было, что друзья мне не понимали. Мне казалось, что я в каком-то вакууме. В Уоррентоне я общалась только со Стейси. У моих прежних одноклассников в Астории - была своя жизнь. И только Марианна могла меня понять и выслушать.
Однажды я зашла к Марианне, мне хотелось поговорить с ней о своих проблемах в приемной семье. Социальным работникам я не доверяла. Вот Марианна – другое дело. С ней можно было поговорить обо всем не свете.
Дверь открыла сама Марианна.
- О, ты как раз вовремя. Мы только что о тебе говорили.
- С кем?
- Догадайся с одного раза. Не тупи, Аляска!
- А что он здесь делает? – удивилась я.
- Совместный проект по социологии, - ответил за неё Джо, выходя из гостиной. – Привет, Софи.
- Тогда я не вовремя, - я повернулась, собираясь уходить.
- Останься, - попросил Джо. – Пожалуйста.
- Выпьем кофе, - предложила Марианна. Проект всё равно какой-то дебильный. Из Интернета его можно скачать. А ты у нас – птица редкая. Особенно теперь. Идите в мою комнату, а я пока сварю кофе. Только не убейте друг друга, у меня родители скоро придут!
В комнате Марианны за год почти ничего не изменилось. Разве, что плакат с каким-то рок- музыкантом, прежде висевший на стене, исчез и вместо него висели портреты Энштейна и Фрейда.
Мы с Джо стояли посреди комнаты, как пассажиры в вагоне метро, молча, отводя друг от друга глаза. Раздражение, которое вызывал во мне Джо, куда то прошло. На фоне последних событий моей жизни, все наши прежние яростные перепалки стали забываться.
Джо вдруг заговорил.
- Прости, что я всё время цепляю тебя, но я не могу иначе. Не могу оставить тебя. Если бы я верил в переселение душ, то с уверенностью сказал бы, что в прошлой жизни мы были знакомы. И мы были вместе. Поэтому нас так тянет друг к другу.
Я хотела возразить, но Джо поднял ладонь, предупреждая, что он ещё не закончил.
- Знаешь, я когда-то читал одну китайскую легенду. В ней рассказывается о двух птицах. Они любили друг друга и жили семьёй. Когда у них вылупились птенцы, они ухаживали за ними. Но вот однажды охотники подожгли лес и дерево, на котором было гнездо, загорелось. Тогда самка накрыла птенцов своими крыльями, спасая их от жара. Самец тоже прикрыл своими крыльями и самку и птенцов. Их ожидала страшная смерть. Но когда жар стал смертельным, самец не выдержал и вылетел из гнезда. И в ту же минуту языком пламени смело всё, что ему было дорого: и его любимую и птенцов. Он предал их, и ему не было прощения. В следующей жизни он родился уродливым нищим плешивцем, а его подруга – прекрасной принцессой. Она смеялась над ним и гнала от себя прочь, а он преданно служил ей. Так он искупал тот грех, что совершил, будучи птицей. И он погиб за свою принцессу – в той жизни им не суждено было быть вместе.
Джо помолчал. Потом заговорил снова, но гораздо тише.
- Я сразу понял, что ты – моя птица. Самая прекрасная в этом мире. Может быть, в прошлой жизни я совершил предательство, поэтому ты гонишь меня теперь, но я так хочу искупить свою вину перед тобой ещё в этом существовании…
