быстрее, быстрее. Я бегу - насколько можно бежать по тропе на подъем. Кусты. Деревья. Лощина. Здесь трава. Это тебе не лунный Ладакх.
Я ложусь на спину и вижу ветки сосны. У меня как будто обостряется зрение. Мне кажется, я вижу каждую отдельную иголочку, каждую отдельно, как бы высоко она ни была. Я не знаю, как долго лежу - минуту, час или год. Мысленно я не здесь, но и здесь - и мысленно, и физически. А. и Б., я вижу их, как их могла бы увидеть собака Бархатова. Над головой ветка, на ней могла бы сидеть - водятся ли они здесь? - белка, на которую мог бы глядеть лежащий на боку А., а что касается Б., он бы, как я сейчас, лежал на спине и смотрел на небо, жаль, что не видит Бархатов ни этой сосны, ни этого неба, он бы нарисовал.
Вижу себя на ногах. У меня в ушибах нога и разодран живот. Не чувствую, но вижу эти царапины и ушибы. Кажется, повредил шею, - наверное, ударился шеей о камень. О тебе я не думаю, Франсуаза, просто ты не приходишь мне в голову. Надо идти. Меня ждут и, наверное, ищут. Я не хочу спускаться по той тропе, хочу спуститься по этой стороне склона. Тут еще одна тропка, я иду по ней и скоро понимаю, что она козья. Этак долго можно по ней пробираться, ища куда поставить стопу, - надо помогать руками. Перехожу сбегающий с горы ручей, не боясь промочить ботинки, и вижу на уступе выше себя Командора. Он машет мне рукой, чтобы я поднимался к нему.
Прикарабкался. Стою во весь рост. Вижу восторг на лице Командора. Что-то случилось необыкновенное. Он что-то хочет сказать очень важное, но, взглянув на мои джинсы, отвлекается чем-то другим - типа того (читаю в глазах): никак против ветра? Зараза, я даже не застегнул ширинку!
Я пытаюсь решиться сказать, что спас человека, но язык, понимаю, не способен «я спас человека» сказать.
Он:
Идем, такое увидишь!
Ведет меня за утес. Там цветет дикий шиповник. Стоит психотерапевт. Константин Юрьевич Крачун, наш с тобою биограф, прячась от кого-то за кустом шиповника. Оглядывается. Подает нам знак: тише, тише!
Мы подходил! к шиповнику, пригибая головы. Раздвигаем кусты. Там площадка, небольшой грот, каменные ступени ведут куда-то вверх за край склона. В шагах двадцати от нас на каменной плите сидят двое. Это - песьеголовые. По-видимому, отец и сын.
На них одежда, несколько отличающаяся от той, что носят местные жители. Оба в коричневых балахонах и в серых штанах. На ногах - ботинки.
Оба не громко о чем-то говорят друг с другом. Вполне нормальный, хотя и непонятный язык. Мы бы могли, если бы знали язык, понять, о чем они говорят, такое небольшое расстояние между нами. Младший при этом покусывает сухую ветку, которую держит в руке.
Ничего себе, говорю я, не веря глазам. Давно сидят, шепчет мне Командор.
Мы замечены. Оба глядят в нашу сторону. Оба встают.
Поняв, что нас обнаружили, Командор произносит: идем. И мы вслед за ним выходим из-за кустов, словно там и не прятались.
Мы стоим на расстоянии и глядим друг на друга - мы на них, они на нас. Улыбайтесь, говорит психотерапевт. Мы пытаемся улыбаться. Психотерапевт, скрепив ладони в пожатии, поднимает руки над головой, демонстрирует песьеголовым знак дружбы.
Они отвечают неопределенными жестами.
Руки у них, как у нас. Причем у старшего на среднем пальце левой руки перстень с камнем, настолько большим, что, сверкая на солнце, камень виден издалека.
Командор показал фотоаппарат, как бы испрашивая разрешения.
Старший сделал рукой: нет, нет.
Командор энергично закивал, мол, никаких проблем, понимаем. Психотерапевт и я, мы тоже киваем, пытаясь продемонстрировать всю глубину нашего понимания.
Песьеголовые, не сговариваясь, поворачиваются к нам спинами и поднимаются, не торопясь, по ступеням лестницы. Мы провожаем их глазами, пока они не исчезают за склоном горы.
Потом, не в силах выразить свои восторги, мы долго общаемся междометиями, типа, ничего себе, вот это да, ух, м-да, отпад. Потом торопимся вниз - рассказать об увиденном Любе.
31
- Ты не знаешь, где моя черная сумка? Помнишь, черная сушка на молнии?
- Зачем она тебе?
- Нужна. Ты не видел?
- Нет, конечно, я за сумками не смотрю.
Поиски сушки длились недолго, скоро Дина вернулась к исходной точке.
- Что за чертовщина, - сказала она. - Сумка здесь была. В кладовке! Ты точно не брал?
Пришлось отступить:
- Это которая с короткими лямками? Старая такая?
- Ну?
- Так ты бы так и сказала, что с короткими лямками. Я отдал ее Бархатову. Зачем тебе это старье?
- Там лежали очень важные фотопленки.
- Не было там никаких фотопленок.
- Позвони Бархатову, они там, в боковом кармане.
- Да не было там никаких фотопленок. Я же смотрел.
- Ты смотрел в боковом кармане? Ты расстегнул молнию и посмотрел в боковом кармане?
- Ну конечно, - соврал Адмиралов, - а как же иначе.
Лицо жены выражало недоверие.
- Ты читал «Цветоделение»? - спросила подозрительно Дина.
Адмиралов - уверенно:
- Нет.
- Там на страницах кровавые пятна. Отпечатки пальцев. Твои!
- Я не убийца. А кстати, кто?
- Садовник.
- Правда? Не может быть!
- Значит, читал! Это не моя книга! Как я отдам?
- Подумай сама, - сказал Адмиралов. - Если бы я читал твое «Цветоделение», я бы, наверное, не спрашивал тебя, кто убийца. Я бы, наверное, знал.
- Не факт, - ответила Дина. - Ты очень поверхностно читаешь книги. Не сбивай меня! Я положила пленки в боковой карман сумки и забыла вынуть. Они там. Ты, наверняка, не смотрел.
- Да как же я мог отдать сумку, не заглянув в карманы? Конечно, я все посмотрел.
- Ничего не понимаю, - сказала Дина.
Начались поиски фотопленок, они обещали быть долгими.
Поиски чего-либо в домашних условиях - это всегда тяжело. Для всех - и для тех, кто ищет, и для тех, кто не принимает участия в поисках. Для вторых особенно тяжело. Адмиралов сначала участия не принимал - благоразумно и малозаметно лежал на диване, не шевелясь, но тем скорее, помимо его собственной воли, в нем обострилась чувствительность к тонким изменениям ментальных полей: он ощущал усиление напряженности. Стало особенно некомфортно с началом паразитарных и побочных находок, - например, из-под дивана когда, на котором лежал Адмиралов, Дина извлекла пыльный носок Адмиралова и с выражением неизреченной брезгливости бросила его на пол у двери. Адмиралов понял, что это ему не перенести психически - моральный груз неучастия. Встал. Решил поучаствовать.
Заметив первые признаки участия, Дина разозлилась:
- Нельзя ли без демонстраций активности?
Адмиралов прекратил передвигать стулья и наглядно задумался.
- Они были в коробочках? - спросил Адмиралов.
- В гильзах!
- В каких еще гильзах?
