ходе небольшой атаки между Ла Бассе и Живанши. Как обычно, я незаметно присоединился к этой группе пленных, в немецкой форме. Среди немцев был один человек примерно моего роста и даже походивший на меня лицом. Еще важнее было то, что у него был необычный внешний признак — его волосы были настолько светлыми, что казались почти белыми. Такие свойства были мне на руку. Как обычно узнают человека? Не по его обычным чертам, а по какой-то одной, но необычной детали внешности.
Как только я его увидел, я понял, что именно он будет моей добычей. В последующем, когда мы сообщили немцам фамилии всех взятых нами в плен, об этом человеке не было сообщено ничего. А когда пленные в своих письмах домой писали, что Эрнст Каркельн был взят вместе с ними в плен, наша цензура задерживала эти письма на несколько недель, пока мой эксперимент не был закончен. Я собирался вернуться к немцам — под видом Эрнста Каркельна.
Три недели я прожил с этим человеком. Я доверился ему, и он говорил со мной откровенно. У него не возникало никаких подозрений. Да и откуда им взяться? Тем более что говорил я с ним не о военных делах, а только о личных. Он часами бесконечно мог рассказывать о своей семье — о девушке, которая ждала его, чтобы выйти за него замуж.
Он показывал мне ее фотографию и рассказывал все подробности о ней. Он говорил о своем батальоне — какие офицеры были добрыми, а какие — нет, какая древняя родословная у некоторых из них, причем в этих родословных, похоже, свиньи и коровы играли очень важную роль. Казалось, что не было ничего, что я не знал бы о нем. На самом деле спустя три недели я больше не был капитаном Бернардом Ньюменом, а стал рядовым Эрнстом Каркельном, из 138-го баварского полка.
Перед тем, как отправиться в лагерь военнопленных, я проинструктировал Мэйсона, чтобы он подготовил решение других проблем, связанных с моим планом. Как мне перейти линию фронта? Это было трудным вопросом. Возможно, удастся ночью переползти через нейтральную землю и добраться до немецких окопов. Но это было очень рискованно. Больше того, это не совсем точно соответствовало моим планам. Если мне удастся доползти до немецких траншей, причем немцы будут видеть, что я появился с английской стороны, они, несомненно, тут же отправят меня в мою часть, что никак не могло бы быть мне на пользу. Это было моим официальным доводом против такого метода переброски. На самом деле (теперь я могу в этом признаться) меня больше всего беспокоило то, что ползти мне придется с несколькими динамитными зарядами, и не требуется большого воображения, чтобы представить себе, что случилось бы, если бы случайная пуля вдруг задела бы мой ”багаж”.
Потому я решил воспользоваться самолетом, который высадил бы меня в немецком тылу. Такое уже удавалось раза три-четыре, когда мы высаживали агента разведки — или, если называть вещи своими именами, нашего шпиона. Трудность состояла в том, как вернуться назад с помощью этого метода. Но Мэйсон разработал детальный план вместе с очень храбрым молодым летчиком из авиационного корпуса и смог меня убедить, что у меня будут большие шансы на успех.
Правильный расчет времени был важнее всего. Как только я узнаю точный день начала наступления, мне следовало бы отправиться в тыл врага. Но я не собирался ничего предпринимать на железнодорожном узле, пока не наступит последняя ночь перед битвой. В противном случае повреждения будут исправлены немцами до того, как битва достигнет критической точки. В общем, план операции был таким. За три или четыре дня до битвы меня должны были перевезти на самолете и высадить в немецком тылу. Мой летчик совершил несколько разведывательных полетов и сообщил, что к югу от деревушки Буа-Бернар есть достаточно большой плоский участок земли, где он может легко и незаметно для постороннего глаза приземлиться. Он указал также на то — как и многие люди его типа, он очень верил в удачу — что само название этого места было бы для меня добрым знаком. Он, конечно, хотел бы немедленно взлететь, не заглушая мотор, и мне нужно было выпрыгнуть из кабины самолета уже в новой роли. Не стоит и говорить, что высадка должна была произойти ночью — в то время это было нелегкой задачей, особенно учитывая, что никаких наземных огней для ориентации летчика не было. Но летчик был храбрым парнем, на небе светил месяц, и он был уверен, что справится с работой. После высадки я становился Эрнстом Каркельном, немецким солдатом, возвращавшимся в свою часть после отпуска. Если бы меня спросили, у меня была наготове история — что я сел в Дуэ не в тот поезд и приехал в Аррас вместо Ланса. Мои документы были в полном порядке — об этом позаботилось наше разведуправление, а отдел по изготовлению фальшивых документов состоял из настоящих мастеров своего дела. А в качестве окончательной гарантии достоверности моей истории у меня были настоящие документы настоящего Каркельна, включая фотографию его девушки Ирмы. Я был даже готов описать все прелести Ирмы любому, кто меня бы о ней спросил.
Наступление, изначально планировавшееся на 15 сентября, было перенесено на 25 сентября. В ночь на 21 сентября я влез в самолет, и мой летчик, взлетев очень высоко, пересек немецкие линии. Он залетел очень далеко за место высадки, чтобы очень тихо и гладко приземлиться (он планировал, выключив двигатель) в месте, которое он выбрал. Несколько раз он сделал большой круг над полем. Никаких признаков жизни вокруг не было. Поднявшаяся луна давала достаточно света, и он решил садиться. Посадку нельзя было назвать мягкой. Вначале мне даже показалось, что он сломал колесо шасси, что было бы очень неприятно для него, потому что так он не смог бы взлететь. Однако быстрая проверка показала, что все в порядке. Он пожал мне руку, шепотом пожелал удачи, и через минуту самолет уже снова взмыл в небо. Теперь я остался один — англичанин, превратившийся в немца, уже не на английской, а на немецкой стороне. Я был возбужден, но достаточно уверен в себе. Я мог бы любому объяснить, кто я такой — кроме моего собственного полка, конечно, потому что там были уверены, что я погиб у немецких окопов. Я был рядовым Эрнстом Каркельном, человеком с необычно светлыми волосами.
Я пролежал в лесу до рассвета, потом храбро двинулся в сторону Ланса. Почему я должен прятаться? Разве немецкий солдат не имеет права ходить в своем собственном тылу? У Мерикура меня задержал военный полицейский. Я показал ему свои бумаги и рассказал ему свою историю о том, как я сел не на тот поезд. Его это вполне удовлетворило, и он разрешил мне идти дальше. Около полудня я добрался до Ланса. Первым делом мне нужно было найти место, где я мог бы пристроиться на день-два. Мой отпуск еще не закончился (на самом деле у меня было несколько подборок увольнительных документов с разными датами), потому у меня было достаточно времени, чтобы осмотреться вокруг и проанализировать возможности совершения диверсии.
У меня были адреса трех гражданских лиц, которые действовали в Лансе в качестве английских или французских агентов. Но я не рискнул обратиться к ним, потому что одно неосторожное слово могло бы разрушить все мои планы. Во всяком случае, я не был так абсолютно уверен в этих агентах, как некоторые из наших штабных офицеров. Однако я спокойно отправился пешком по этим адресам и взглянул на эти три дома. И когда я увидел, что один из них — маленький кабачок, где сидят и пьют восемь или десять немецких солдат, я, не колеблясь, вошел вовнутрь. Но даже там я не подал никакого намека, касающегося моей личности или моего задания. Все, что я сделал — спросил полную пожилую даму за стойкой бара, не может ли она посоветовать мне место для ночлега. Я подчеркнул, что мое увольнение еще не закончилось, а кому хочется возвращаться в траншеи на день раньше положенного срока? Мне нужно место, сказал я, где я мог бы отдохнуть в тишине. Я подчеркнул, что мне нужно именно тихое, спокойное место. Я шепнул ей, что не хочу, чтобы военная полиция узнала, что я остановился в Лансе. В противном случае они станут задавать мне много лишних вопросов — хотя у меня и есть вполне удовлетворительное объяснение. Она тут же сказала, что есть прекрасное место, где я мог бы устроиться. Девушка, живущая в этом доме — ее отец был железнодорожником — ненавидела военную полицию не меньше меня, потому что ей пришлось не один раз терпеть их приставания. Пожилая женщина сказала, что есть еще один дом, где я мог бы остановиться. В том доме есть две девушки, красивые девушки, и если бы я захотел — она вполне
