остались голодными. Это был самый трудный день, хотя пройдено было меньшее расстояние, чем накануне.
Голые ноги Фила блестели от антисептика. Дом подставил под ногу с распухшим коленом рюкзак Хатча. Бедра у всех онемели от медленно пульсирующей боли, легкие горели от одышки. Стоило им развернуть спальные мешки, как усталость комой навалилась на них. Люк никогда не чувствовал себя таким измученным. Он не знал, что тело может быть таким вялым и тяжелым. Еще одного подобного дня он не перенес бы. У Фила и Дома был такой вид, будто этот день их последний.
Еды оставалось еще на день. Да еще немного чайного цвета виски плескалось в маленькой бутылке, которую Дом тащил с собой с самого Галливаре. Предполагалось, что они откроют его рядом с каким-нибудь озером удивительного 'Нордик Блю', у костра, под розовеющим сумеречным небом. Таков был план.
Люк наблюдал, как Хатч заталкивает последнюю ножку стула в дверцу железной печки, вокруг которой они сгрудились. Сноп искр взвился в воздух, когда тот пошевелил в очаге старым деревянным бруском. Все закашлялись от вырвавшегося из печи едкого дыма. Труба была почти полностью закрыта. Тлеющие останки сидения сформировали основные угли в маленькой печке, которая согревала лишь часть земляного пола. Но потом сквозняк из двери и из под половых досок сменился ночным холодом, пахнущим сырой землей и гнилым деревом.
Фил и Дом пустили стул на дрова, не смотря на возражения Люка.
Хатч смерил Дома неодобрительным взглядом, потом откинулся назад, упершись в колени друга. - Полегче с выпивкой, Домжа. Тут вообще-то на четверых. Это твой последний глоток. Я почти не пробовал.
Фил задумчиво улыбнулся. - Мы должны оставить последний глоток, чтобы отпраздновать наш выход из леса.
- А я бы не оставлял. Такую хрень можно пить, только если ты промок и замерз. - Казалось, что Хатч что-то не договаривает, будто его предчувствия могут оправдаться уже на следующий день.
Все сидели, навалившись на свернутые спальные мешки, брошенные поверх пенопластовых ковриков, расстеленных на грязном полу лачуги, и жадно поглощали горячий воздух, исходящий из крошечной дверцы печи. Наслаждались им, даже когда он жег им лица и опалял тяжелеющие веки. Это было первое тепло, которое они почувствовали за последние два дня.
Над печкой, на оттяжке палатки, натянутой с помощью четырех гвоздей, некогда удерживавших на стене черепа животных, дымилась в темноте их промокшая одежда: четыре потрепанных толстовки и четыре пары грязных брюк. Их водонепроницаемые куртки висели на дальней стене у них за спиной. Вещи из промокших рюкзаков были развешаны по всей комнате на остальных гвоздях, с которых Дом снял все черепа и распятия. Еще одна деталь, вызвавшая у Люка непонятное чувство тревоги.
Тепло от виски поднялось из живота и ударило в голову. Он был измотан, а поэтому благодарен за этот буфер временного забвения, или по крайней мере его иллюзию.
Сидя в клубящемся мраке, где фон древних почерневших бревен исчезал за границами обнадеживающего света от огня, Люк был поражен тем, насколько постарели лица его друзей, освещенные красноватым мерцанием. Его собственное, наверно, выглядело не лучше.
Клочья щетины Дома отливали серебром в свете от огня. У него уже начала появляться седина. Даже челка была черно-белой. Вокруг глаз появились темные круги отчего те выглядели постаревшими. У него было трое детей на попечении, и крупный ипотечный кредит. Он не рассказывал подробно о своих нынешних делах, сказал лишь, 'Отлично. Лучше не бывает,' когда Люк спросил его, 'Как дела?' за беседой в первый вечер в Лондоне. Но отсутствие конкретики, похоже, было ключом к разгадке. За исключением их с Филом короткого разговора о школе в их первый день в Стокгольме, Дом ни разу не упомянул о своей жене, Гейл, костлявой, несчастной женщине, с которой Люк впервые познакомился на свадьбе Хатча.
Люк чувствовал, что что-то случилось. Дом напился вдупель на свадьбе у Хатча, потом ночью перед их отъездом в Швецию, потом в Стокгольме, а потом в Галливаре перед походом. Он при каждом удобном случае буквально принуждал других к попойке. В Лондоне у Люка не было на это средств, не говоря уже о Стокгольме. Он едва наскреб на поход, и тайно подозревал, что Хатч предложит в первую очередь кемпинг, так чтобы он оказался в пролете. Но не смотря на бахвальство и напористость, Дом был крайне чувствительным. Люк не ошибался. Он помнил еще со студенчества, как быстро тот ломался после любовных неудач. Все жили вместе в номере '3', Хэзелуилл Террэйс в Бирмингеме. Для него это были лучшие годы жизни. Как и для всех, наверное.
До этого похода он не мог припомнить, когда у Фила было такое лицо. Не розовое и блестящее, как обычно, будто его натерли щеткой. Щеки отвисли, а обычно румяное лицо почернело от копоти. Над бровью выгнулась дугой воспаленная царапина. Иногда Фил поднимал руку и трогал ее пальцем с ухоженным ногтем. Его блондинистая шевелюра тоже утратила свое мальчишеское великолепие. Она была по прежнему густой, но, взмокшая от пота и дождя, теперь прилипла к черепу. Вокруг его рта и глаз Люк заметил темные линии, похожие на надрезы, сделанные на свежей выпечке.
Во время их встречи в Лондоне Фил почти весь вечер пытался разогреться. Он появился с кислым выражением на лице, что-то бурча себе под нос. Он почти не участвовал в разговоре, пока все не напились к десяти вечера. А еще его живот. Большой и выпячивающийся вперед, который вызвал у Люка легкий шок во время их первой за последние двенадцать месяцев встречи на свадьбе у Хатча. Между пуговиц его растянутой голубой рабочей рубашки виднелось белое волосатое пузо. А его луковицеобразная задница больше напоминала женскую. Все собирались походить перед поездкой в спортзал, но Фил с Домом не предприняли ни малейших усилий.
Но Фил действительно пошел в разнос. От некогда самого большого среди них щеголя не осталось и следа. Его джинсы были натянуты так высоко, что было видно носки. Свой внешний вид его больше не волновал. Но почему? Что-то тяготило Фила. Он сорвал куш работая застройщиком в Западном Лондоне. Выиграл в карьерную лотерею, так почему же он такой кислый? Причина была в его жене, Мишель. Люк был уверен в этом. Мишель была чокнутой, и все это знали.
Когда Фил познакомился с ней на последнем курсе университета, она была та еще штучка. Потрясно выглядевшая, но капризная. Страдающая расстройством питания, маниакально злющая, и крайне ревнивая. Люк запомнил ее высокой, неприятной тварью с длинными костлявыми ногами и руками. О чем Фил думал? И тем не менее он пошел дальше и после окончания университета женился на ней. Теперь у них было две дочери и большой дом в Уимблдоне. Плата за учебу в частной школе, две машины, квартира на Кипре, практически вторая закладная в муниципальном налоге, и, со слов Хатча, взаимная ненависть.
Люк никогда не был у них дома. Ни разу не навестил их, пока жил в Лондоне. Он не нравился Мишель. Ей не нравилось, что он из себя представляет, так по крайней мере ему казалось. Одинокий и все еще живущий как студент, человек без четких целей, каким она его воспринимала. Мечтатель и неудачник. Жена Фила презирала его, хотя может, и побаивалась, видя в нем источник искушения для мужа. Отчасти ее неодобрение передалось и Филу. Он жестче и пренебрежительней других относился к образу жизни Люка и к его пестрому послужному списку. Фил всегда считал своим долгом унизить его, когда дело касалось денег. Он слишком много слушал свою жену. Тем не менее это была лицемерная позиция, так как при встрече он никогда не ставил выпивку и ни расплачивался за такси. А с момента их прибытия в Швецию уже три раза успел раскрутить их на спиртное. Остальные двое, казалось, этого не замечали, либо их это не волновало. Но Люка это задевало. При всех своих деньгах Фил не покупал своим приятелям выпивку, и, казалось, при каждой возможности высмеивал тяжелое финансовое положение Люка.
А может, Фил знал, что Люк переспал с Мишель, за год до их с Филом знакомства? На самом деле, он помнил, что представлял их друг другу. Но он был близок с девушкой, которая сейчас была женой Фила. И решил не встречаться с ней больше, на следующее утро после Пасхального бала. Шестнадцать лет прошло, но он все еще помнил, как она кошкой шипела под ним, закатив глаза, и как кончила, доведя их обоих до бесчувствия. К своему стыду, тогда он не только изо всех сил пытался найти то, что ему в ней нравится, но и осознавал, что испытывает к ней неприязнь.
Только Хатч, казалось, по прежнему был в отличной форме, хотя был самым старшим из них. Он занимался альпинизмом, нырял с аквалангом в Северном Море, а у себя дома все объездил на своем горном
