— Что?! — вскрикнул я.
— Вы, должно быть, помните, что, как я вас лично информировал с глазу на глаз, обращать все себе на собственную пользу — одно из правил истинной мудрости. Именно то, что я, со своей стороны, последовал этому правилу, и делает вас в сегодняшний вечер убийцей.
Инспектору для удовлетворения его неполноценных bonhomie и mal d'esprit требовался, как самый маленький крошечный минимум, арестованный заключенный. Ваше личное несчастье в том, что вы в это время находились под рукой, но это же оказалось моим везеньем и счастьем. Нет другого выхода, как вздернуть вас за совершение серьезного преступления.
— Вздернуть меня?
— Подвесить вас перед завтраком за дыхательное горло.
— Это крайне несправедливо, — заикался я, — это нечестно… подло… жестоко. — Мой голос поднялся до тонкого тремоло страха.
— Так мы здесь работаем, — объяснил сержант.
— Я буду сопротивляться, — крикнул я, — и буду сопротивляться до самой смерти, буду бороться за существование, даже если отдам жизнь в этой борьбе!
Сержант сделал успокоительный жест протеста. Он достал огромную трубку и воткнул ее себе в лицо; она тут же стала похожа на большой топор.
— Насчет велосипеда, — сказал он, когда она была приведена в действие.
— Какого велосипеда?
— Моего собственного. Вам не причинит неудобства, если я пренебрегу заключить вас во внутренность камеры? Не хочу быть эгоистом, но мне бы нужно внимательно продумать вопрос о велосипеде. Просто у стены, здесь в конторе, ему не место.
— Не возражаю, — сказал я тихо.
— Вы можете оставаться здесь в окрестностях под честное слово и под гласным надзором полиции до тех пор, пока мы не построим на заднем дворе высокую виселицу.
— Как вы знаете, что я не сбегу самым великолепным образом? — спросил я, думая, что мне не мешало бы разузнать все мысли и намерения сержанта, чтобы на деле побег мой удался неминуемо.
Он улыбнулся мне, насколько ему позволял вес трубки.
— Вы этого не сделаете, — сказал он, — это было бы бесчестно, но даже если бы и не это, мы с легкостью проследим след вашей задней
шины, и, кроме всего остального прочего, полицейский Лис наверняка схватит вас самолично на окраинах. И ордера не понадобится.
Мы оба посидели некоторое время молча, занятые своими мыслями; он думал о велосипеде, я — о смерти.
Точно, сказал я, а я об этом и забыл.
Его стоит упомянуть, сказал я.
Бога ради, да.
— Между прочим, — сказал я сержанту, — вы нашли мне мои американские часы?
— Дело рассматривается, и ему уделяется внимание, — сказал он официально.
— Помните, вы мне сказали, что меня здесь вовсе нет, потому что у меня нет фамилии, и что моя личность невидима для закона?
— Я это говорил.
— Тогда как я могу быть повешен за убийство, если бы даже я его и совершил, когда не будет ни разбирательства, ни предварительного судопроизводства, ни предупреждения арестованному при задержании, ни слушания дела мировым судьей?
Глядя на сержанта, я увидел, что он от удивления вынул из челюстей топор и собрал лоб в основательные волнистые складки. Я понял, что мой вопрос его серьезно обескуражил. Он глянул на меня темным взором, а потом удвоил его и бросил на меня сжатый взгляд по линии своего первоначального зрения.
— Вот так поганка! — сказал он.
Три минуты он просидел, отдав моим заявлениям безраздельное внимание. Он нахмурился с такой силой и такими глубокими морщинами, что кровь вытеснилась с его лица, оставив его черным и отталкивающим.
Затем он заговорил.
— Вы совершенно несомненны, что безымянны? — спросил он.
— Совершенно убежден.
— Не Мик ли вы Барри?
— Нет.
— Шарлемань О'Киф?
— Нет.
— Сэр Джастин Спенс?
— Не он.
— Кимберли?
— Нет.
— Бернард Фанн?
— Нет.
— Джозеф По или Нолан?
— Нет.
— Какой-нибудь из Гарвинов или Мойниганов?
— Не из них.
— Розенкранц О'Дауд?
— Нет.
— Может быть, О'Бенсон?
— Не О'Бенсон.
— Из Куигли, Малруни или Гаунименов?
— Нет.
— Из Гвардименов или Весельменов?
— Не из них.
— Питер Данди?
— Нет.
— Скрач?
— Нет.
— Лорд Брад?
— И не он.
— Из О'Трауни, О'Роарти или Финнеги?
— Нет.
— Сие есть удивительный образец отрицания и отказа, — сказал он.
Для понижения влажности он вновь протянул по лицу красную ткань.
— Разящий парад недействительности, — сказал он.
— И Дженкинс — тоже не моя фамилия, — снизошел я.
— Роджер Мак-Хью?
— Не Роджер.
— Ситрик Хоган?
— Нет.
