— Нет, ручку ребенка, нерожденного ребенка…
Ее укололо веретено, и она проснулась
Сумасшедшая с редким по нынешним временам именем Лиза выдумала собственную страну. Часами трудилась она, рисуя страну на карте со всеми подробностями, и часами разыгрывала в лицах, сама с собой, ни к кому другому не обращаясь, внешние сношения свой страны Извюлины с другими странами, иные из которых были сопредельными, иные весьма отдаленными. Были у страны и колонии. Все эти георграфические местности, существовавшие в ее воображении гораздо явнее прочих, в действительности существующих, носили странные названия — Анциферов, Длинный Берег, Остолопы. Мориарти называлось государство враждебное, стоявшее совершенно на других принципах, чем Извюлина.
Впрочем, ее карту почти нельзя было понять. На измятых листках были какие-то черточки и линии, но наверняка то были нанесены ветки железных и автомобильных дорог, а может быть, каналы, реки, пустыни, степи и моря, лесостепи. Лиза шуршала бумажками, на которых намечались планы основных городов страны. Время от времени листочки терялись, использовались соседками на подтирку или просто рвались от ветхости — Лиза все время таскалась со своим архивом, распадающимся на сотни подробностей — единодержавная властительница этого странного мира. Она объясняла мне принципы государственного устройства своего цветущего буйным цветом общества.
— Это рай на земле. Не будет голодных, не будет холодных, — бормотала она. Во рту у нее недоставало передних зубов. Рассказывали, ей выбил их муж. — Вообще не будет никакого угнетения. Люди передали всю власть умнейшим из них, а сами согласились подчиняться. Когда в 1632 году случилось перенаселение, многие граждане добровольно оскопили себя и убили своих младенцев. Тех несознательных граждан, которые этого не сделали, сознательные перерезали по одному, и население восстановилось в естественных пределах. Понятие рабства исчезло с лица земли, войн больше нет. Хотя в 1743 году, первого мая, стряслась демонстративная битва, показывающая, кто здесь властен, но битва прошла на духовном уровне…
Высокой степени систематизации фантастического бреда, которой она достигла в многолетних упражнениях, позавидовал бы любой мыслитель. Единственное отличие от мыслителя, способного создать подобное идеальное общество, было в том, что Лиза совершенно не отделяла свою выдумку от реальности и относилась к ней с чрезвычайной серьезностью, не допуская и мысли о шутке или аллегории. Сумасшедшие вообще чрезмерно серьезны.
— В стране нет никакого терроризма, потому что все граждане равномерно следят друг за другом, и докладывают главному оракулу, а он провидит всех, и того, кто начинает считать собственное благо высшим по отношению к общественному, они убивают в постели.
Башни у нее на листках росли в обратную сторону, вообще же города были похожи один на другой.
— Смотри, как бы тебя не убили в постели! — вдруг предупредила она.
— Я не думаю, что мое благо выше любого другого, — поспешила отказаться я.
— Хорошо. Слушай. Люди отлично понимают друг друга, потому что все они клонированы с одного образца. Мужчины в Извюлине все голубоглазые и белокурые, женщины, напротив, темноглазые и волосы у них черны, как смоль.
— Что же, и дети у них одинаковые рождаются?
— Дети у них не рождаются. Потому что люди обладают высокой степенью самосознания и стерилизуются в юном возрасте. Детей они выводят по тому образцу, как я тебе сказала. Извюлина — самое справедливое государство, так как в нем сияют примеры демократии. Никто не ворует, потому что все предметы похожи один на другой: чашки, вилки, ножи — все это выпускается по одному утвержденному образцу. Не встретишь никакой вещи, которая выглядела бы иначе, чем все другие вещи этого типа.
По-своему она рассуждала очень логично.
— А если кому-то вздумается самому слепить чашку?
Она даже рассмеялась моей наивности:
— Чашку не слепишь, они рождаются на конвейере. То, что ты слепишь, будет совсем хуже той, которую ты получишь в любом магазине!..
— А если мне нравится хуже?
— Ты умрешь.
— Все умрут.
— Они не умирают.
— Как это — не умирают?
— Они просто слагают свои полномочия и идут в реку топиться. Даже есть одна специальная речка, ее так и называют — речка Самоубийц. Когда человек чувствует, что слишком стар, чтобы выполнять возложенную на него обществом обязанность пить из чашки с конвейера, он сразу топится.
— И что же, часто происходят самоубийства?
— Совсем не часто, потому что все счастливы и хотят пожить подольше.
— А семьи? Вообще, есть ли там семьи?
— Семьи конечно есть: они составляются так — одна женщина, двое мужчин, один мужчина — двое женщин. Но каждый имеет выбор, что ему предпочесть. Однако если мужчина предпочитает трех женщин или одну, а женщина трех или одного мужчину, или если мужчина предпочитает мужчин, а женщина женщину, то они умирают.
— Идут топиться?
— Нет. Их убивают. В Извюлине самые лучшие принципы. Мориарти противостояли Извюлине, у них все было совсем не так. Я и сама долго думала, на чью сторону склониться. В Мориарти все рождались, как попало, и это не контролировалось. Государственный аппарат там отсутствовал. Никто ни за кем не следил, и постепенно все население переселилось в сумасшедшие дома, где некому стало их лечить и кормить. Но благоденствие Извюлины и ее внешняя политика задушила Мориарти. И лишила это государство оружия массового поражения. Теперь там пустыня.
— Почему же пустыня?
— Потому что потом, когда Извюлина отобрала у Мориарти оружие, никто уже не мог справляться с таким числом сумасшедших, и пришлось всех убить.
— А есть ли в Извюлине искусства, науки, философия? Верят ли там в Бога?
— Каждый, как в бога, верит в самого себя. Философия там есть, я тебе уже рассказала — свобода и равенство.
— И братство?
— Братства нет: все же вышли из пробирки и все одинаковые, какое же тут может быть братство?
— А может, как раз?
— Молчи и слушай. Там есть нечто лучшее, чем братство — равенство, я же тебе говорю. Каждый может равномерно убить другого, в любой момент. То есть все свободны, кроме необходимых обязанностей: раз в неделю сообщать оракулу, что думает его сосед, вот и все. Для этого в каждой комнате установлены батареи центрального отопления…
Я еще терзала ее какое-то время, без всякой видимой пользы. Иногда Лиза заговаривалась и привирала что-то совсем странное:
— Свобода воплощена в этом государстве как постоянное право каждого на высказывание собственного мнения, но это мнение можно говорить не себе самому, а только кому-то другому или оракулу.
Не все было последовательно в ее рассказах, да и сами они по себе представляли странную смесь из известных и неизвестных утопий — Платона, Кампанеллы, Честертона, Томаса Мора и всеобъемлющего Достоевского. Может быть, там было немного Оруэлла. Оригинальное во всем этом было только одно: бедная Лиза, кажется, ничего не читала.
Под конец разговора выяснилось, что оракул — человек, поставленный во главе сотни людей, и он тоже клонирован, но с образца совершенно иного, чем прочие мужчины и женщины, и он лучше тех по всем
