Больная

высаживают цветы. Это такая больница, где многие живут годами, а если и выходят, то совсем ненадолго. Или не слишком надолго.

Каждому отделению приписан свой участок с огромной бетонной беседкой — в точности такой, как на территории любого детского сада. И нужно гулять только там, где можно.

Но мы никогда не следовали этому правилу.

Мать и отец глядели на меня, сдерживая слезы — я видела, каких усилий им это стоило. Но они не позволяли себе расслабиться.

— Что тебе привезти?..

— Мама, ничего не надо. Пожалуйста, позвоните Сергею и скажите, где я.

— Лучше ты сама ему позвонишь.

— Но ведь здесь не разрешают звонить! И у меня даже нет его телефона — я не помню телефонные номера…

— Ты позвонишь ему позже.

— Когда?

— Когда тебе станет лучше.

— Но мне уже и сейчас лучше.

— Подумай хорошенько. Разве ты можешь вернуть его, если будешь разговаривать с ним в таком состоянии?

— В каком состоянии? Что особенного в моем состоянии?

— Ну хорошо, ты позвонишь ему, и что ты ему скажешь?

— Я скажу ему, чтобы он пришел.

— Куда?

— Я продиктую адрес.

— Так что, прямо сюда?

— Ну конечно, ведь я же — здесь. А куда же еще?..

— Ты думаешь, он будет рад тебя видеть в таком состоянии?

— Папа, ну в каком состоянии? У меня нет другого.

— Значит, нужно его приобрести, придти в другое. И тогда все наладится.

— Тогда ничто не наладится.

— Ведь вы же расстались с Сергеем, у него другая жизнь.

— Он должен мне помочь.

— Силы кончаются, Елена. Он тебе ничего не должен.

Они мягко, но твердо увещевали меня, и время прогулки проходило.

8

Я ни разу не задумалась о том, что Сергей уже знал, где я. Что у него другая — и у него другая жизнь. И о том, что силы кончаются. Да, он не должен. Собственно, если совсем по-честному, он ведь и не был мне нужен. Так ли уж я хотела, чтобы он мне помог? А как бы он мог помочь? Я просто не знала, у кого просить помощи, где ее искать. И казалось, что он может. Хотя, естественно, это было не так. И еще я верила, что вернусь в нормальное состояние — после двух недель в больнице я уже не оценивала свое прежнее состояние как нормальное — и знала, что когда я вернусь, то и он вернется, если я захочу, но это мне было ненужно. Мне казалось, что если он придет сейчас, когда я вот такая, то мы сумеем все преодолеть и тогда мы уже точно будем вместе, вечно, как хотели когда-то. Старинная русская рулетка: полюбите нас черненькими, а беленькими — всякий. Но мать и отец отказывались наотрез дать мне его номер. Я бы изловчилась и отсюда позвонить, не знаю как, но как-нибудь — они не хотели ни нажать несколько клавиш на сотовом, ни привести его ко мне, они отказывались, и я не то чтобы не понимала, почему.

Если бы ты знал, сколько атак мне пришлось отбить, Арджуна, ты бросил бы лук, сломал стрелы и закрыл лицо руками. Кожа твоих ладоней приросла бы к лицу прежде, нежели ты решился их отнять. Стыд и разочарование разорвали бы тебе грудь. Скорбью истекли бы твои глаза, увидь ты меня, так униженную.

Но ты ничего не видел, не хотел видеть, и я не обвиняю тебя. Я не знаю, как поступила бы я сама на твоем месте. От тебя требовалось нечто нечеловеческое — верность и стойкость, — и никто не вправе отказать тебе в мужестве только потому, что у тебя не хватило сил принести такую жертву. Сопротивляйся.

Сражайся, Арджуна, сколько хватит сил. Кришна велел тебе не заботиться о такой мелочи, что ты убиваешь собственных братьев. Действительно, чего бояться, когда впереди у всех еще столько перерождений. Другое дело, если ты рождаешься единожды… Казалось бы, чистая теория — но совершенно практические выводы, и к тому же совершенно различные. И все равно сражайся, и против меня сражайся, если так тебе говорит твой Кришна или кто у тебя там в кармане. Но я против тебя — не буду. Что бы мне ни советовали.

9

Стояла у открытого окна. Руки сквозь решетку, выкрашенную серой краской. Краска, обыкновенная водоэмульсионная краска, на железе она застыла каплями.

— Привет! — принеслось снизу.

У окна стоял мальчик в больничной одежде. Или старик? От препаратов я нечетко вижу. Фланелевая синяя рубашка в клетку, синие штаны, в руке метла. И только лицо — неотчетливо.

— Привет, — сказала вполголоса, невольно оборачиваясь, чтобы не услышала санитарка.

— Я знаю твое имя, — сказал он.

— А я твоего не знаю.

— Это легко поправить. Федор.

— Откуда ты знаешь мое?

— Ваши вчера были на прогулке, я спросил. Я тебя видел, когда ты гуляла с родителями.

Ваши. Мои вчера были на прогулке.

— Ты давно тут лежишь? — продолжал он весело.

Я считала дни, но потом выяснится, что я сбивалась.

— Две недели.

— О, совсем недолго!.. А я по-глупому попал. Вообще-то я занимаюсь ремонтом сотовых телефонов.

— Да?..

Я не знала, что говорить, но были приятны звуки мужского голоса. Потому что целыми днями я слышала только женские голоса. И я устала от самого звукового регистра, от диапазона, в котором они располагаются.

— Напиши мне свой телефонный номер.

— Но у меня здесь нет телефона!

— Ты смешная. Ты же выйдешь отсюда, вот и напиши домашний.

Его уверенность, что выйду отсюда, удивила и обрадовала.

— Сейчас, подожди.

Я метнулась в палату, вырвала листок из блокнота, нацарапала цифры. Осенило — какая мысль! — и я подскочила к окну. Следовало спешить, вот-вот разговор прервут, меня отгонят от окна…

— Послушай, — заговорила, торопясь все сказать, — вот тебе мой номер, но ты сделай вот что. Я очень тебя прошу, ради всего святого, пожалуйста, сделай это, выполни мою просьбу, я тебе вряд ли пригожусь, но просто помоги мне — слышишь? Ты поможешь?

— Я помогу. Говори, — сказал он твердо, так твердо, что я на секунду заколебалась — зачем я стану просить его об этом? — но все-таки произнесла:

— Пожалуйста, ты позвони, трубку снимут Светлана Павловна или Василий Петрович, но это неважно, просто скажи, что ты хочешь поговорить с Сергеем, что ты друг Сергея, и пусть они дадут тебе его телефон. Ты сделаешь, что я прошу? Пожалуйста, ты поможешь мне? Дело в том, что он не знает…

Мальчик-старик под окном опустил голову. Рваный листок он сложил вчетверо и спрятал в нагрудный карман, а когда поднял лицо, показалось, на нем еще больше загустел туман, и я уловила