Учиться надо, ясный пень. Надо учиться. Удивительно, как веско умеют пожилые люди говорить заведомые банальности. Как-то так говорят их, что глянешь в эти выцветшие глаза, скосишь взгляд на черные от земного труда руки, и тихо согласишься: «Надо…» Но как же порой неохота!
В речи моей «подкиевской» родни причудливо и лихо соединяются украинские и русские слова. Диву даешься, как мы вообще понимаем друг друга. Впрочем, ведь и москвичи напрасно уверены в исключительной правильности своей речи. И я была уверена. Пока случай не заставил услышать себя со стороны.
Наша дорожная поклажа тяжела, словно поклажа верблюдов. Казалось бы, что нам с Лешкой нужно взять с собой деревню? Карман с мелкими деньгами — ничего больше! Но мало-помалу набралось с полтонны разного скарба. Родня ждет московского гостинца, и хочется всех порадовать.
— Может, машину поймаем? — Закинул удочку Лешка. Хорошо закинул, со свистом. Клюнуло. Гулять, так гулять…
— Такси? — Телепатически возник ниоткуда владетель автомобиля — низенький, аккуратный старичок.
— Сколько? — Вонзили мы в него испуганные взгляды.
— Девять гривен, — не менее испуганно произнес он.
— Пять! — Отрубили с угрозой.
— Восемь, — как бы оправдываясь, ответствовал возница.
— Шесть. — Возопили мои мелкособственнические инстинкты.
— Семь, — прошептал извозчик, закрывая глаза.
— Йохо! — Победно вырвалось у Алешки. — Поехали!
Я подосадовала: можно было скостить и до пяти, если б не этот Алешка.
Машина была припаркована неподалеку, и мы, сжав зубья, ухватили багаж. Впереди мельтешил водитель, предупредительно огибая прохожих с искусством хорошего штурмана. Впрочем, старичок ухватил самую увесистую сумку и нисколько не затруднился этим обстоятельством.
И вот мы предстали перед машиной времени. Давнего времени. Перед нами, вростая колесами в асфальт, стоял заматерелый железный монстр-мутант, покрытый чешуей окаменевшей грязи. Когда-то, юным автомобильчиком, не нюхавшим жизни и старого масла, он имел синий окрас.
— Марка «Жигуль», — заметив мой естествоиспытательский интерес, не без гордости отрекоммендовал скакуна владелец, — таран, а не машина.
В утробе этого постиндустриального чудовища мы летели по Киевским улицам. Под колесами шепелявила брусчатка.
— Красивый город! — Для затравки выкрикиваю сквозь всхлипы мотора.
— Еще бы, — незамедлительно отзывается рулевой, — дуже красивый город. А вы здесь первый раз?
— Каждый год…
— С Москвы?
— Как угадали?
— Дак у вас же акцент…
И дед со знанием дела разложил всю фонетику и семантику московской речи. С ее насилием над «а», «о», «г», не говоря уже об ударениях.
— Ну, вообще-то мы не совсем москвичи, — пошла я почему-то на попятный. — Мы родом с Дальнего Востока. И наполовину сибиряки с братом. А на остальную половину — украинцы.
— Ах, девушка, украинцем нельзя быть наполовину. — Опять прищучил водитель.
— Да вы часом не из УНА-УНСО?
— Зачем же УНА? — Обиделся наш киянин. — Вовсе нет. Просто я украинец! До седьмого колену. Только не тот, шо на митингах шумит. Как думаешь, дочка, Тарас Бульба ходил бы на митинги?
— Думаю, нет.
— Вот и я так думаю.
Далее реинкарнация Тараса Бульбы заговорила почему-то о своем сыне, судя по всему, чуть ли не об Андрийке.
— Учиться не хочет, только «телик» ему подавай. Да этот ваш… «видик». Или «видак», а? «Видик» — раньше употреблялось в значении «вид». Например, вот из окна машины — недурной видик. А вам такое скажешь, разве поймете? Вот и мой хлопець. «Тусовки» ваши всякие. Ну, конечно, плюс деньги на карманные расходы. Куды вы их тратите, на шо? Ох, как своим-то родичам в копеечку влетаете — будьте уверены. Или как вы там у себя в Москве их зовете, «предки»?
— Почему «предки»? Родители…
— О, — иронично оборачивается обличитель, — «Я у своего родителя десятку стрельнул» — так, что ли, это звучит?.. А вот есть у вас новое слово. Как его… «Догнаться». Может, вы мне его растолкуете? Мой не хочет. Ты, говорит, папаша, тоже своим предкам кой-чего не договаривал.
— А не сказали вы ему: «А ну, повернись, сынку. Экий смешной ты…»
— Это из «Тараса Бульбы»? — Смекнул водитель. — Ох и лукавый вы народ, молодежь…
За пределами Киева враз открылись поля, окаймленные лесополосами. Поплыли яблочные сады. Даже во рту вдруг явился кислый, терпкий вкус недозревшего яблока — холодного, крепкого, круглого…
И вот наконец на обочине дороги мелькнула белая табличка: «ДУДАРКIВ».
— Все-то смешки вам, молодым. — Не унимается водитель. — Хлебом не корми, дай над стариками посмеяться. Ничего, ничего, станете сами «предками» — поймете…
В Дударкове после Москвы и Киева и дома пониже, и асфальт пожиже. Посреди улицы Крупской, со слегка покосившимся зеленым забором, все та же вековечная лужа. Через забор свешиваются круглолистые ветви разросшихся сливовых деревьев. И когда они успели вырасти?
— Вы, ребята, берегите своих-то. — На прощание еще успевает наставить водитель. — Вы для них единственные, обормоты.
Хата деда с бабой утонула в вишнях. У лавочки, заросшей желтыми цветками, — шелуха семечек. Шелестят, бушуют тополя — ветер гонит зеленые волны…
Родная шелковица у колонки… Здесь мы проводили немало времени, оббирая пахучие ветви. Клевали сочные вкусности, как шпаки-скворцы. Земля усеяна темно-синими кляксами. Губы после шелковиц тоже синие. Можно нарисовать на лице полосы и, улюлюкая, гоняться за враждебным племенем диких курин- каран-кунтов. Попадет, однако, если заслышат возмущенное кудахтанье.
Нам никогда уже не удастся стать понимающими и понимаемыми, как прежде. Тогда наши волосы и глаза были светлыми. Мы стемнели. И не только внешне. В наших телах не осталось ни одного атома с той поры, они заместились другими. И атомы наших душ?
— Грустно все это, правда?
— Да нет, — быстро ответил Лешка, он, показалось, понял, о чем я.
Серега приподнял брови.
— Трошки есть, — наконец вздохнул он.
Глава 4
«Доброе утро, досточтимая Катарина! Не кажется ли многоуважаемой мной Вам, что на nехt пару можно и забить в компании прекрасной Я?
Остаюсь и проч. Элейн.»
Следующей парой лекция в «поточке» — в большой поточной аудитории, где парты стоят лестницей и на низшей ступени, чуть не написала, «развития» — преподаватель. Кот-Баюн читает нам сегодня про
