понятие абсолюта у древних греков. Поначалу «абсолют» у всех улыбчиво ассоциировался с известным продуктом. Что о нем могут знать древние греки?
«О, прекрасная Элена! Давайте же прогуляем пару, а заодно еще Карла совратим с пути истинного. Искренне Ваш, Катар Всех Дыхательных Путей.»
На втором этаже — огромные окна, батареи парового отопленья и пыльные финиковые пальмы.
Карл мрачновата. Карл вообще трагическая героиня. Смугла, длинные темные волосы занавешивают лицо. Младшая сестра Моны Лизы. Только часто одета в длинный свитер с закатанными рукавами. Карлом друзья зовут ее, она говорит, издетства.
— Люди, — восклицает Лена, — у меня для вас цитата. Мы давно обмениваемся цитатами.
— Учебник по анатомии. Слушайте: «изучение всей совокупности анатомических и физиологических особенностей человека, его эмбрионального развития показывает, что человек относится к отряду приматов…»
Эффект скептический: Карл приподняла левую бровь. Лена выдерживает паузу и заканчивает:
— «И как у большинства приматов, у человека развит головной мозг…»
— Да я же не говорю, что русский народ лучше других. — Регулярные споры с Карлом мучительны для меня. — Но он — страстотерпец, народ-мученик. И одновременно — великий оптимист, мечтатель, наивный созидатель… Россия — понятие метафизическое. Русский народ самобытен. Исключителен. Да, исключителен, не надо на меня так смотреть!..
— В ушах навязла эта тема о самобытности. Отравили себя речами об исключительности, залезли в дебри зауми, а сами давно на задворках истории… Россия своеобразна в одном — в глупости непроходимой. Ну, и в самобичевании тоже.
— Браво! Диагноз. Может, хватит самим себя прикладывать? Ты вправе обличать пороки в своем Отечестве, но ведь не до отрицания достоинств. Не надоело хихикать, когда о твоей стране с висельным юморком чушь несут? Хохмач Жванецкий вместо Салтыкова-Щедрина, жуир Вишневский вместо Лермонтова, свора доморощенных психологов-детективщиков вместо Достоевского…
— Ну, сравнила! — Карл сморщила нос. — И потом, еще неизвестно, каким был бы Достоевский в наше время.
— Каким?
— Во всяком случае, наверняка не ура-патриотом. Он вненационален. Наднационален!
— Достоевский? Вненационален? Ладно! Но только потому, что национален до глубины души.
Господи, о чем спорим! И чего спорим? Недели не проходит, чтобы мы с Карлом не сцепились по какому-нибудь подобному поводу.
— Национальность. — Всплескивает руками Карл. — Да об этом сейчас вообще не принято вспоминать в приличном обществе. Плохой тон, знаете.
— Стоп, зачем же из меня монстра-то делать? Просто всяк все же должен помнить, откуда его корни…
— По-твоему, все что-то «должны», «обязаны»… В честь чего?
— Карл! — Достала она меня. — Для тебя не существует Родины?
— А что такое Родина? — Прямо смотрит она. — Нечто иррациональное, эфемерное, отчего слезы на глазах? Умный человек сказал, патриотизм — прибежище подлецов. Отечество? «Моя» страна? Красиво! Но именем Родины оправдывается не меньше злодеяний, чем, я не знаю, именем Христа! Что мне называть Родиной? Место, где родилась? Не смеши меня. Я ему ничем не обязана. И оно мне — тоже.
— Круто!
— Ну, а как? По-твоему выходит, с рождения я должна быть моральным должником определенной точки пространства? Только потому, что там меня произвели? Благодарю покорно. Может, я обязана этой стране воздухом, которым дышу? Или обязана ей водой, которая, кстати, включаема в мировой круговорот воды в природе?
— Да нет, я не о том. Но есть же понятие русского как такового.
— А что его формирует?
— Да хотя бы язык…
— Какая разница? С тем же успехом мы могли бы и по-английски говорить. Сочетание обстоятельств — и человеку повезло или не повезло родиться в той или иной стране.
— Ладно… — За что еще спрятаться от бронебойных доводов? — А культура…
— Ни одна культура не лучше другой… И вообще, нет такого народа — русские, есть народ — россияне.
— Это все равно что сказать, нет евреев, есть израильтяне!
— Совсем не одно и то же.
Думаю о Карле. Все возвращаюсь к нашему детскому спору. Почему я всегда остаюсь идиоткой в таких стычках? Не могу толково передать то, что чувствую. Случается сказать глупость — и нет смелости отречься от нее. И на Карла наехала. Или она виновата? Доказывала мне вовсе не то, что на самом деле думает. Вспоминаю, как дома ее к телефону ласково подзывают: «Машенька…»
Я рассказала об этом споре одному знакомому, взрослому человеку. Сбивчиво, ища поддержки, пытаясь еще раз прояснить для себя свою позицию. Он уточнил:
— А кто она по национальности?
— Н-не знаю.
Он развел руками:
— В таком случае, ваш спор по меньшей мере нелеп.
Много позже я узнала, что Карл еврейка.
Лена глядит в окно. За окном — темные ели под колпаками снега. Грязная дорожка, по которой двигаются беззвучные люди. За кварталами жилых домов кто-то раскурил огромную трубку, и дым слоями стелется над плоскими крышами.
Лицо Лены… Выдаются скулы и подбородок. Типичная арийская физиономия, как она говорит. Она похожа на ящерицу. И холодна, когда это необходимо. На столичных улицах — качество незаменимое.
— Девушка, который час? — С тех пор, как изобрели часы, арсенал уличных ловеласов стереотипен.
Взгляд стальных Лениных глаз:
— Молодой человек, вам пора уже собственные часы купить.
— Может, вы мне их подарите? — Пытается выкрутиться молодой человек.
— Разве я похожа на человека, у которого на вас есть деньги?
И незадачливый ухажер откатывается. Разве что раз-другой оглянется на девушку, которая одета «во что попало». Ну, во что попало под руку из неслабого лениного гардероба.
— Обернись. — Вдруг говорит она.
Оборачиваюсь.
— Никита…
— А, румянец… Милочка, я — Шерлок Холмс.
— Ничего подобного! — Возмущаюсь и ужасаюсь.
Неужели так заметно? И зачем Лене называть меня милочкой?
— Ладно, допустим, — сдаюсь я, — по-твоему, шансы есть?
— Шансы есть всегда. За любовь надо бороться. — Воодушевляется она. — Хватай обеими руками. А можешь еще и зубами вцепиться.
— Ага. За горло.
— Нет, я серьезно, девонька. За свое драться надо.
— Но только ты ему не говори, — попросила я.
