вот моя награда.
А какие букеты роз стоят у меня в стаканах, просто прелесть! Здесь их множество, и мне присылают Марья Ив. Княжевич, Рудзевич и Браилко. От этого освежается воздух в комнатах, а у меня одна маленькая.
Сегодня не могла выдержать одного: как 'доктор резал кожу на ноге больного и из многих маленьких ран сделал одну, более четверти. Несчастный очень страдал, и я, передав инструменты, которые по обязанности держала, принуждена была выйти в другую комнату, чтобы не упасть. А теперь сделала и отнесла для двоих горчичники и шестерым питье.
27-го мая, вечером Отправив письма к тебе, мой милый брат и друг, также к маменьке, к Александру Ивановичу Каэначееву и к Николаю Ивановичу Гречу: я дала слово ему написать, а в его письме записка к Тане (Таня моя горничная), я прошу его не оставлять моих людей, а Тане приказываю уведомить меня об детях и все ли в доме благополучно. (Брат жил на даче, а дети его учились в гимназии и до экзаменов жили у меня.) Эти письма я отправила во втором часу, а твое письмо получила и благодарю тебя, мой добрый утешитель! Твои милые письма приносят мне радость, пользу и душевное наслаждение, потому что всегда, читая их, я плачу сладкими слезами и, признаюсь, делюсь моей радостью сперва с добрьь ми хозяевами, а потом при свидании с милою Мариею Ивановною, а твои стихи «К воинам Севастополя» велела Мише Шуберту переписать и раздать несколько экземпляров. Стихи очень хороши, а главное, для каждого воина утешительны.
Для меня сегодня был очень трудный день. Утром доктор резал при мне рану. После обеда, по приказанию главного доктора г-на Геймана, переводили из моего отделения поносных, и, к несчастию, был сильный ветер… а они так слабы, что их едва сняли с постели, и как им не хотелось идти от меня! На прощание я их перекрестила и долго провожала глазами… Помните, мы рассуждали о том, что не нужно делать предпочтения. Я с этим согласна, и в отношении ухода за больными, раздачи им разного снадобья, которым я их потчую, у меня все равны, но если я вижу признательность в одном более, нежели в другом, слышу подобные слова: «Матушка, я век за тебя буду молиться; ты такая ласковая… ты наша благодетельница!..» Нельзя подобные слова слушать равнодушно: они не самолюбие удовлетворяют, а услаждают душу!.. Я обещала завтра навестить их в новом помещении и согрешила: дала одному 25 коп., а прочим по 5-ти.
Вечером был у меня Зверев. Я не знаю, помнишь ли ты его, но Варя, верно, помнит. Он здесь антрепренером и хлопочет, чтобы скорее открыть театр. Приглашает Шуберта вступить к нему на это время, до моего отъезда. У них даже мелькнула мысль просить меня, но Миша сказал, чтоб они лучше не заикались. (Шуберт играл, получая по 5 руб. за представление, в бенефис сделал 400 руб.; но надо думать, что часть дал взаймы офицеру Воейкову, который на прощанье подарил ему кольцо с аметистом, на котором вырезан вензель М. Ш.)
Вечером ко мне прислали еще 22 больных, и теперь всех 45. Мы с доктором обошли всех и расспросили. После этого доктор выдумал вправить вывихнутую руку; я почувствовала, что операция будет сильная, и просила позволения уйти, но он уверил, что даст ему хлороформ и тот ничего не будет чувствовать. Я поверила и осталась, но, к несчастию, хлороформ оказался очень слаб, больной не заснул и кричал так, что на всей улице было слышно!.. Я не могу без ужаса вспомнить этой минуты! После мы вышли? и я должна была пройтись, чтобы освежиться, доктор пошел со мною, и в разговоре я узнала, что он По собственной охоте приехал сюда, чтобы помогать больным, и когда спросил меня, я тоже сказала правду; Но совесть тут же шепнула мне, что я сделала дурно, хотя, впрочем, нет средств сохранить мое инкогнито. И так я Уж не хожу ни на бульвар, ни в собор, где бывает много народу. Но вот какие встречаются случаи: не помню, писала ли я, что, не доезжая одной станции до Симферополя, я в ожидании
