приобщении, при панихиде и при молебне святому Николаю. Потом, раздав некоторым лекарство, узнав, кому чего хочется, я услышала благовест и пошла к обедне. Нашла свое скрытное местечко свободным и молилась, по благости Божией, порядочно. Меня более возбуждал к молитве какой-то офицер, который стоял впереди: я редко видела, чтобы мужчина так молился.
Дома напилась кофею, приготовила что нужно для больных и потом примеряла новое платье. Да, мои милые, я так дурно разочла, будто мне будет достаточно трех платьев, и так обносилась, что коричневое должна была починять черными заплатами, а башмаки то и дело зашиваю. Мне уже сделали и на заказ, но через два дня они разорвались. Притом все страшно дорого; например, съестные припасы: одна луковица пять копеек серебром! На платье я купила темного гроденапля более для того, чтоб было в чем ехать к Владиславу Максимовичу и Марии Ивановне на именины. Соображаясь с тем, что я в Петербурге ношу платье три и четыре года, я не разочла, что там ношу их тридцать или сорок. А при такой жаре и пыли приходится менять белье и платье раза по три в день. До вечера! Пробило два часа, сейчас кушать.
Десять часов вечера. После обеда уснула полчаса, потом кое-что поработала. Моя добрая хозяйка постоянно со мною, когда я дома. Она меня так полюбила, что не может вообразить дня разлуки. Сегодня весь день перемежался дождичек; потом немного прояснило, и она пригласила меня прокатиться. Велела заложить лошадь, Вдруг ко мне солдат: «Больных привезли из Севастополя!» тотчас дала чаю и галет и сама пошла скорее. Это двадцать три человека с Черной речки; они не ранены, а просто больные. Я спросила, давно ли они выехали и что там делается? Они отвечали, что уже несколько дней без остановки бомбардируют Севастополь, но что вчера и к ним стали бросать бомбы, а это верст двадцать от города. Уже трех казаков убили и ранили одного. Сделалась тревога, и начальство распорядилось тотчас отослать больных, чтоб, в случае несчастия, не пришлось их бросить. Между больными два грека; один постарше, должно бьпъ начальник, у него на феске серебряный крест, окруженный венком, наверху корона, все серебряное. У другого крест в полувенке. Дала им лекарство, которое нашла в своей аптеке: у кого понос: «Guttae Anticholericae»1, у кого горячка: «Aqua ferri, Aqua distillata»[46] .
Прости, что я шучу с тобой и показываю свои знания в латинском языке. Коли правду сказать, мне хочется запомнить хоть несколько слов латинских, потому я и записываю. Итак, у меня опять свои больные, хотя, я думаю, ненадолго: очень опасных нет и, верно, они скоро пойдут в транспорт. Ах, с сердечным трепетом помышляю о той минуте, J когда Господь приведет и мне отправиться в транспорт. Чем ближе время, тем более я начинаю побаиваться… Только надежда на милосердие Божие укрепляет меня. Знаешь ли, что я теперь не считаю чисел так: третье, четвертое, пятое… нет, я считаю: девятнадцать, осьмнадцать, семнадцать и т. д., и когда дойдет до одного, — это будет 22-е число, канун моего отъезда. Да простит мне Господь эту мысль, она невольна! Вот что я давно думаю и желаю. Я знаю, что успела бы написать об этом, но как-то не хочется расстаться с тобой.
Я уже писала, что предполагаю заехать дня на три к Авдотье Павловне Глинке. Стало быть, маменька будет в Петербурге раньше. Мне бы хотелось, чтоб 8-го числа, день, в который я приеду, так начать, чтоб вы, мои родные, встретили меня на железной дороге (в этом я совершенно уверена), а дома чтоб встретил меня священник и начал служить молебен. Я молю у Господа этого счастия и вас прошу содействовать. Надеюсь, что начальство простит мне маленькую отсрочку? Я постараюсь все приготовить, что мне прикажут. Ну, Христос с тобой и со всеми вами!
4-го июля. Встала в шесть часов, поспешила к своим больным; оглядела, расспросила и с отъезжающими простилась. Дала каждому как положено по пяти копеек, а некоторым лекарство, которое может быть им полезно дорогой. Мне многих Бог помог вылечить «настойкой», которую с другими лекарствами дала мне добрая М. А. Рудзевич. Когда больной жалуется животом, это значит, что он надорвал живот при переноске тяжестей, и настойка была очень полезна. Потом была в других домах и, с помощью Божией, доставляла им приятное или полезное, кому хинных порошков, кому рисовой воды, кому порошков от насекомых, а сердобольной дала медный чайник. Меня и сестры все любят и просят, чтоб я навещала их больных.
Пришла домой, напилась кофею и от усталости заснула. Потом пообедала и была обрадована письмом от Николая Ивановича Греча из Липшпринге, где он пьет воды и купается. Потом работала бинты, мешочки для безруких, ходила в больницу и в губернское правление отнести туда каши пшенной старичку солдату и еще другому тяжело раненному. И что же? Узнав, что они переведены в Дворянское собрание, я отправила туда кашу и после чаю поехала с моей хозяйкой навестить их. Они были мне чрезвычайно рады. Тут познакомилась с тамошним доктором Краузе; он москвич и очень хорошо меня помнит на сцене. Возвратясь, я напилась еще раз чайку с черным хлебом (с песком) и с сливочным маслом. Потолковали немного, и в одиннадцатом часу я принялась писать.
Теперь пора бы и спать, но я, хоть машинально, перепишу тебе несколько строк из письма Николая Ивановича Греча: «Нынешняя холодная и дождливая погода простирается почти на всю Германию, на Англию и на Францию и угрожает им страшным неурожаем и голодом. Это может иметь важные последствия, т. е. возмущение во Франции и громкое неудовольствие в Англии. Там непременно будут требовать мира для получения хлеба из России. Людовик Наполеон в отчаянии от неуспеха его армии. Он заболел было опасно, но его спасли на этот раз. Еще мучит его производящийся в Англии публично процесс между двумя богатейшими банкирами Голе и Агуадо. Из актов процесса, обнародованных в газетах, явствует, что нынешняя императрица Франции до замужества своего была в нежных отношениях с одним родственником Агуадо. Вообще во Франции очень беспокойно, и враждебные некогда партии сливаются в одну, чтобы низвергнуть своего «Гришку Отрепьева», так мы всегда называли Наполеона Ш».
5-го июля. Вообрази, что я дописала это уже сегодня; вчера так хотелось спать, что писала машинально. Сегодня больших трудов не имела; ходила навестить больную сердобольную. Ах, забыла начало! Утром побывала в своем доме; у меня два грека, и один тяжко болен; у него тиф, и доктор велел давать ему только воды с кислотой. Он говорит, что болезнь так развилась, что помочь нельзя. Мой прежний доктор, во-первых, на моих глазах вылечивал тифозных, во-вторых, до последней минуты облегчал больных лекарством. Мне было это так больно, что я сама решилась лечить его.
Пошла в дом Орлова, где также больные, которых я навещаю, и там аптека; зашла к первым и потом взяла в аптеке рецинного масла, дала моему больному, велела на голову класть компрессы из воды с уксусом и поставить горчичники. В пять часов послала отыскать греческого священника, и они оба сподобились принятия Св. Тайн Христовых. Ходила к нему сию минуту; он очень страдает, совсем похолодел, кажется, не доживет до утра… но я спокойна: главное сделано!
Весь день приготовляла корпию и вырезала компрессы. Завтра утром думаю пойти на перевязку в Дворянское собрание; там несколько сот больных. Я хоть своих прежних перевяжу.
Протай, мой друг! Ожидаю денька, когда выеду отсюда; мне не скучно, не тяжело, но душа рвется домой!.. Если это грех, молю Господа простить меня, грешную! Бог с тобой!
6-го июля. Утром пришла в свой дом, и бедного грека уже не было. Мне отдали оставшиеся после него деньги, девяносто три коп. серебром; я послала купить свечу в пятьдесят коп. и попросить к пяти часам священника на панихиду. Пришел доктор, отдал приказания, которые я исполнила. Оттуда отправилась в Дворянское собрание, взяла корпии, бинтов, компрессов и пять белых хлебов и сахару, раздала моим, сама перевязала некоторым раны. Увидала монаха, который пришел с дарами; молилась и держала больного во время приобщения. Потом другому прочли отходную, и после он читал молитвы: Кресту, Божией Матери и Ангелу-хранителю.
В двенадцатом часу возвратилась и, занимаясь разными работами, не выходила до пяти, и, когда пришла в больницу, тотчас пришел священник и по моей записке поминал между солдатушками и моего незабвенного батюшку. И туг я вспомнила, как он всегда шутя говорил, что служил с Суворовым в Двенадцатом году. По окончании священных обязанностей пошла посмотреть на французов. Я у них не была дня два; они очень обрадовались и, по обыкновению, надавали мне поручении. При мне была у них М. А. Рудзевич; она им много помогает, и мы пошли с ней осматривать другой дом, в который завтра перевозят французов, а этот будут красить, как и многие другие, из которых вывезли больных в Дворянское собрание.
Вечером опять ходила на минуту к французам, носила одному капли опиума, чтоб он мог спать. Выходя оттуда, встретилась с главным доктором, и он, говоря о моем отъезде, выражал душевное сожаление и сказал, что он видит и знает, как много я приношу пользы. А я, положа руку на сердце, скажу
